Опустил Хе-ми руки. Наклонился один из каули, взглянул на глину, сказал:
— Мо-о!.. Трещины, как сосны. Прямо. Дошел.
Подтвердили каули:
— Дошел!
Опять в дыму руки. Седая борода в копоти, в искрах.
— Последний раз отвечаешь, пылающий. Иди к морю.
Щелкнул пальцами и каули щепами от костра зажгли по берегу смоляные бревна. Лениво брело по берегу море. На камень со щепой в руке вышел Хе-ми.
— Тебе, воды. Бросаем в море сына Ту-юн-шана Кима. Принимай, бери. Если выйдет не умеющий плавать ребенок — идет Ту-юн-шан обратно с русскими.
Упала перед огнями женщина, кричала. Сказал Хе-ми:
— Ты, не имеющая имени, не мешай гореть огням… Если утонет твой сын, — все гибнет, о чем жалеть? А выплывет, у тебя будет счастье, какого мало было у корейской женщины. Я скажу…
Распутал ребенка от тряпок. Схватил Ки-ма бороду деда. Руки Ки-ма золотые, глаза под огнями — крабы. Выше головы поднял Хе-ми, качнул три раза и кинул в море.
Плеснулись, вильнули волны. Под оранжевый цвет, красный. Под красным — желтый и голубой. Задвигались блески, блески — костры по морю, по рифам. Синее, фиолетовое и желтое. Волна подгибается под волну. Лепетуньи переплеснулись, плавно упали под огни…
И выплеснули на берег Ки-ма.
Качался в грязи ребенок…
Поднялись, затушили огни каули.
— Он идет!
Перед большим костром, освещающим горы, сказал Хе-ми громко:
— Тебе, жена Ту-юн-шана, женщина, не имеющая имени. Тебе говорю. Три раза сказал огонь — идет Ту-юн-шан с русскими. Сердца наши, как молодые травы. Круглоголовые придут на пустое поле. Мы уйдем. Я, Хе-ми, знающий, говорю: первой тебе, женщине каули, даем имя — не мужа, а свое.
— Мо-о!.. — подтвердили каули. — Хорошо иметь свое имя.
— Над прудами цветет черемуха. Цапля стоит у фанзы. Так будет у тебя дома… А здесь назовешься ты Кваму-Митсу, цветущая осенью.
Утром, как всегда, раздвигались, прыгали в желтых волнах опаловые рифы. Желтая пахнущая пена, как цветочная пыль.
У фанз, на циновках, сидели каули, глядели узкими спокойными глазами на Теплые горы — Сихоте Алинь.
Рядом у своей фанзы ждал Хе-ми и Ки-ма, а Кваму-Митсу варила в очаге черную, клейкую чени из бобов.
И тогда же:
Двухмачтовая японская фуне, огибая голубые скалы Тзунайоши, подплывала к южному берегу к бухте, к промыслам морской капусты — уаханга.
Январь 1922 г., Петербург
