Amor legendi, или Чудо русской литературы - [148]

.

«Недоброжелательная общительность», антагонистическое мышление и «всемирно-гражданский план» должны по Канту выйти за пределы ограниченности и статичности аркадского мира, дабы привести историю к телеологическому развитию. Подобную критику Аркадии вслед за Кантом начал Шиллер, подтверждением чему, как уже было замечено выше, стало прежде всего стихотворение «Resignation», критикующее мир Аркадии.

Несколько позже Гегель в своей «Эстетике» отрицает идиллию еще более радикально. В аркадских образах современной литературы он видит «слащавость и изнеженную расслабленность», «наслаждение» вместо этики труда и, таким образом, редукционизм вместо «целостности». Идиллия достойна критики, поскольку «она отвлекается от всех более глубоких и всеобщих интересов духовной и нравственной жизни», а ее персонажи «ничего ни о чем» не знают, «кроме еды и питья». Прежде всего, «настоящая идиллия» à la Гесснер «погубила себя сладостной сентиментальностью и водянистостью»[1142]. Эта острая критика не в последнюю очередь связана с тем, что Гегель предпочитал драму, которой он отводил центральное место среди остальных родов литературы, поскольку она воплощала активнейшее движение, духовность и целостность[1143].

2. «Конец Золотого века» (Чаадаев, Дельвиг)

Теоретическая этико-философская деструкция идиллии в России была усугублена совершенно антииллюзионистской правдой жизни. Политический, социальный, научный, медицинский и просветительский опыт на каждом шагу опровергал идеализированную идею Аркадии. Страшные последствия Французской революции и наполеоновских войн, тяжело отразившиеся на русской жизни, внутрироссийские мятежи, такие как восстание декабристов 1825 г. и политические убийства, неприязнь к полицейскому государству, эпидемия сциентизма с ярко выраженной склонностью к атеизму, сохранявшееся до 1861 г. крепостное право, поголовная безграмотность, пьянство, детская смертность, социальные самодиагнозы вроде обнаружения «лишних людей» и «мертвых душ», сбивающие с толку рассуждения в духе нигилизма и анархизма и многое другое практически не оставляли места прекраснодушным аркадским фантазиям. П.Я. Чаадаев, русский мыслитель из числа самых выдающихся вплоть до настоящего времени, писал около 1830 г., что Россия – это «пробел в нравственном миропорядке», о пасторальной безмятежности применительно к ней не может быть и речи; диагноз Чаадаева беспощаден: умственная ограниченность, бессмысленное летаргическое оцепенение и «мертвый застой»[1144].

Примерно в то же время, в 1829 г., известный поэт-лирик Антон Дельвиг опубликовал написанное гекзаметром стихотворение «Конец Золотого века», действие которого разворачивается в Древней Греции. Текст, имеющий жанровый подзаголовок «идиллия», начинается с экскламатива, провокационно перефразирующего традиционный мотив: «Нет, не в Аркадии я!». Это возглас некоего путешественника, который внемлет заунывной песне «аркадского пастуха» о том, что некую прекрасную пастушку Амариллу соблазнил и вскоре покинул юный городской обманщик, из-за чего она почти лишилась рассудка и однажды, оступившись, упала в воду и утонула. Сюжет разворачивающегося события нам известен по карамзинской повести «Бедная Лиза». Правда, Дельвиг отказывается от умиротворяющего карамзинского финала. В «бедной Аркадии» торжествуют «жестокие люди», «преступные клятвы» и «черная измена», а надежды исчезли, поскольку «счастье ‹…› гость на земле, а не житель обычный»[1145]. История преданной любви и смерти делают Аркадию страной несчастья, из которой путешественникам только и остается что бежать. Подзаголовок «Идиллия» обманчив: вернее было бы назвать это стихотворение «мнимой идиллией» или «антиидиллией».

3. Николай Гоголь

В том же 1829 г. дебютирует Н.В. Гоголь, и начинает он свое литературное поприще именно с опыта в жанре идиллии. Его первое произведение, поэма «Ганц Кюхельгартен», имеет подзаголовок «Идиллия в картинах». Ганц Кюхельгартен грезит об идеальной Греции, но его поиски заканчиваются утратой иллюзий, поскольку эта Греция больше не существует. Рядом с Ганцем Кюхельгартеном героиня по имени Луиза Баух[1146]. На своем ассоциативном плане оба имени содержат идею бездуховной пошлости посюстороннего мира, которая явно далека от идеализированной Греции времен Дафниса и Хлои. «Идиллия» насквозь обманчива. «Прекрасная душа» находится в опасности, ей угрожает «зло», «горнего мира» больше не существует, человек вынужден считаться с разочарованием и постепенной упадком, который закончится «руинами», «могильным холодом» и «адскими мученьями». В любой момент могут восторжествовать «бренность», «суета» и «бездна». Рядом с «тихим миром мечтаний» гнездятся «коварные мечты», и ни родина, ни чужбина не гарантируют счастья. «Как непонятен человек» – восклицает рассказчик (I, 99). Мотивы двойственности и загадочности человека, впервые прозвучавшие в дебютном тексте Гоголя, впоследствии стали доминантой всего творчества писателя, сделавшего своей темой скрытое за мнимой идиллией дьявольское искушение и тем самым задавшего русской литературе ее лейтмотивный тон. К слову сказать, в десятой картине поэмы речь идет о «своенравном Шиллере», а эпилог завершается гимном Германии и «великому Гёте». Но что именно Гоголь хотел этим сказать, покрыто мраком неизвестности.