Амнезия - [3]

– Чего именно не помнит?

– Ничего из того, что было до покушения. Ретроградная амнезия…

Мужчина и женщина молчали.

– Имени своего не помнит, отца не помнит, никого из родственников не помнит. В остальном абсолютно нормальное сознание. И главное, ведь пока она болела, пока лежала в коме, столько всего произошло, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Впрочем, это вам вряд ли интересно. Я бы хотел, чтобы вы ее осмотрели, назначили какое-то лечение. У нас тут проблема: пропали все ее медицинские документы. Мне в фонде сказали, что вы ее осматривали несколько лет назад. Я хочу, чтобы вы и теперь посмотрели, что к чему. Разумеется, оплата за консультации будет достойной, вы, наверное, знаете, что у нас не скупятся.

В кабинете опять стало тихо. За окном хрустели ножницы садовника – чик-чик, хрум-хрум. Где-то недалеко стучал дятел. На подоконнике лежали квадраты солнечного света, от них, еле видный, поднимался пар.

– Как-то странно, – сказал Иртеньев. – Прошло пять лет, кажется?

Иван Григорьевич кивнул.

– Просто открыла глаза и заговорила? И аппетит прекрасный?

– Хороший материал для исследования, – предположила жена. – Это интересный случай.

– Вы знаете, – Иван Григорьевич смотрел на собственное отражение в полированной поверхности стола; казалось, он подбирает слова для того, чтобы не сказать больше, чем надо, – я ведь здесь человек новый. Работаю меньше месяца. Меня взяли, потому что я хороший специалист и много лет занимался научной работой в области нейрохирургии…

– А как ваша фамилия? – спросил Иртеньев. – Я вас тогда должен знать.

– Моя фамилия Турчанинов.

– Вы Турчанинов? Вы такой молодой, оказывается? Я думал, вы в Америке. Слушайте, извините, ради Бога, я вас, наверное, оскорбил. Какой же я дурак!

– Да перестаньте. Я не обиделся… Так вот, о Королевой. Я наблюдал ее пятнадцать дней, и мне-то показалось, что она вполне может очнуться. У меня даже было странное предположение, что она находится в коме вовсе не пять лет. Но вы говорите, что осматривали ее три года назад и уже тогда она больше года была в таком состоянии.

– Это вне всякого сомнения. Так и было.

– И вам показалось, что случай безнадежный?

– Иван Григорьевич… Вы представляете себе мою ответственность? Влиятельнейший человек спрашивает у меня прямо: «Есть ли надежда?» Он говорит, что если есть хоть один шанс, я должен попробовать сделать операцию. От меня не требуют гарантий успеха, я просто должен сделать все возможное, и мне за это заплатят тридцать тысяч долларов. Я отказался. Как вы считаете, я хорошо подумал, прежде чем сказать «нет»?

– А почему вы сказали «нет»? Неужели не было ни единого шанса?

– На выздоровление? Ни единого! Кроме того, окончательное решение принимал Королев. Конечно, бывают случаи, когда я не предоставляю родственникам права выбора. Но Королев – сильный мужчина, привыкший брать ответственность на себя. Если бы он был смертельно болен и ему оставалось три дня, я бы ему об этом немедленно сказал.

– Я против этого, – сообщила Иртеньева. – Говорить правду – дурацкая западная мода, которую особенно полюбили хирурги. Вы даже не представляете себе скрытых возможностей самовнушения. Кроме того, бывают ошибки. Случается, человеку говорят: «Это неизлечимо», – и он умирает от одного страха. Сам себя съедает! А так бы жил и жил.

Иртеньев немного покраснел: видимо, хотел ответить. Но Иван Григорьевич решил вмешаться. Судя по всему, это старый семейный спор психиатра и хирурга, он может идти бесконечно. Сам Турчанинов был на стороне Иртеньева.

– Значит, решение принимал Королев? – спросил он.

– Да. Я объяснил ему, что если операцию не делать, она проживет еще несколько лет, скорее всего, года три. Если сделать, она умрет сразу же. Он спросил: «А за эти три года что-то может измениться?» Я ответил, что шансы убывают с каждым днем. Он принял решение оставить все как было. И я бы сделал так же на его месте. Чтобы потом не упрекать себя в том, что я специально ускорил ее смерть. С его возможностями можно было, ради собственного спокойствия, подождать естественного исхода событий… В общем, как видите, я очень перед ним виноват. Он ейчас здесь? Не хотелось бы с ним встречаться, пока он не отошел от первого шока. Пусть успокоится. Обычные люди, как правило, не понимают разницы между медицинской ошибкой и тем, что в данный момент медицине недоступно. Они судят слишком поверхностно и во всем подозревают злой умысел. А уж в нашей-то области…

– А вы не знаете? – удивился Турчанинов.

– Чего не знаю, простите?

– Королев погиб два года назад. Об этом даже в газетах писали.

– Погиб? Как погиб?

– Ну, там мутная история… – неохотно сказал Турчанинов. – Впрочем, не будем отвлекаться. Надо ее осмотреть… Теперь это, скорее, работа для вас? – он вопросительно глянул на Иртеньеву, и она согласно кивнула.

3

«Трусость – самый тяжкий порок», – написал Булгаков.

Книга, в которой сказаны эти слова, всегда считалась неоднозначной, у нее много поклонников, но и много противников.

Степан Сергеевич относился к поклонникам книги. Он любил цитировать фразы из нее: «Никого не трогаю, починяю примус», «Шизофрения, как и было сказано» и свою самую любимую, ту, в которой говорится о неотвратимости судьбы: «Потому что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила».