Амгунь — река светлая - [48]

Еле-еле, через силу отработал Дениска этот день на кухне. За ужином был тих и незаметен. Лыкин, насытившись и подобрев, хватился его:

— А Корчагин-то куда подевался? — И кликнул: — Или здесь, Денис?

— Здесь, — заместо Дениски отозвался Карчуганов и посоветовал Лыкину разуть глаза, а Дениску подбодрил. — Мое слово, Денис, обратаем, скрутим роги Архипу — не козел ты отпущения.

Откуда было знать Карчуганову, что не только это скрутило Дениску по ногам-рукам, не только это занимало его голову, вдруг ставшую чугунно несообразительной.

После ужина, когда топал Дениска к своему вагончику, нагнал его бульдозерист Стрыгин.

— Чего нос повесил, Денис?

— Да не повесил я, — сказал Дениска, слегка смутившись, — думаю.

Стрыгин помолчал, вдруг засмеялся и сказал, трогая Дениску за плечо:

— Думай не думай, два рубля — не деньги. К себе? — спросил он, видя, что Дениска остановился у входа в свой вагончик. — Слышь, Денис, а ты сало любишь? Сало свиное. Во! В три пальца, солененькое, с чесночком, домашнее, а?

— Да я есть не хочу, — начал было Дениска, но, додумав, что сейчас придется остаться одному в пустом большом вагончике, сказал, что если только попробовать, какое оно…

Стрыгин разулыбался, довольный:

— Во сало!

Стрыгин не молод. Лицо его уже скоробили, исчертили морщины, и вообще, он годился по возрасту Дениске в отцы. Дениска уважал и побаивался Стрыгина. Впрочем, в отряде уважали его все, а Архипов всегда разговаривал с ним так, будто не он, а Стрыгин был начальником на перевалочной базе. Правда, Стрыгин оставался Стрыгиным, и Дениска еще ни разу не видел, чтоб бульдозерист зазнавался или бил себя кулаком в грудь. По Денискиному разумению, Стрыгин — скромный, хороший человек, незаметный до тех нор, пока не сядет за рычаги бульдозера.

Дениска думал об этом, пока шел за Стрыгиным в его вагончик, и потом, когда Стрыгин, выложив на стол сало толщиной в Денискину ладонь, пахнущее тонко чесноком, все в поблескивающих крупинках соли, резал его на аппетитные розовато-белые пластики и раскраивал буханку хлеба на толстые ломти — едва в руке удержать.

Углядев восхищенно-удивленный Денискин взгляд, Стрыгин улыбнулся и, по-своему истолковав это удивление, сказал:

— Хлеб режем, как землю пашем! Ешь, Денис! Бери! На вот хлебушка. — И отворотил ломоть от всей души: — Поправляй здоровье! Сало — вот, бери!

И не хотел есть Дениска, сыт был по маковку, но отказаться не мог. Впрочем, сало действительно вкусное оказалось. Ели, разговаривали.

— Владимир Семенович, у меня к вам вот какой вопрос, — завел Дениска. — Можно?

— А чего ж, давай.

— Ведь вы уже не молодой?

— А что поделаешь…

— Я к тому, что… ну, как вам сказать…

— А так и говори — прямо.

— Сюда, я имею в виду на трассу, в большинстве молодые приехали, — краснея, решительно выложил свою думку Дениска, — а вы… у вас… уже возраст.

Стрыгин выслушал его серьезно, чуть пощуривая красные свои глаза, но ответил не сразу, помолчал раздумчиво.

— Привык я, Денис, — погодя сказал он. — Вот и жена говорит мне, дескать, пора на оседлость перейти. Комсомольск город неплохой, квартира — лучше и не надо, зачем тебе, старому пню, БАМ? Ее послушаешь — все так, правильно, а на деле по-другому. Начали десант собирать, все ребята загоношились — где тут устоять? Я, вишь ли, Денис, с малых лет в отряде, вот с таких на мостах… Ребята собираются, и я не устоял.

А куда денешься? Оно, конечно, в мои-то годы лучше бы дома сидеть: и поешь вовремя, и пища соответственно. У меня жена насчет борщей толк имеет, как сварит, за уши не оттянуть от миски, — он улыбнулся по-детски, растерянно. — А куда денешься? — посмотрел на Дениску, припомнил: — У меня сын разве только чуть тебя младше, так он на меня вот такими глазами смотрел, как узнал, что решил я твердо: ехать, и никаких гвоздей! Просил взять с собой. Я ему говорю: кончишь школу — держать не стану, приезжай. Через него и я понял свою правоту. А что и вправду не молодой я уже, так пословица есть на то: старый конь борозды не испортит. А куда денешься? — он рассмеялся, взглядывая на Дениску. И Дениска разулыбался. Хорошо ему было с этим человеком, легко и просто, и все понятно. И хотелось ему что-то хорошее сделать или сказать Стрыгину. Но нужные слова не находились, и Дениска знай смотрел влюбленно на бульдозериста и — слушал его.

— Я сегодня докладываю Сане, начальнику нашему, — рассказывал Стрыгин, — так и так, мол, под насыпь место отутюжил — все чин-чинарем. А он, Саня, не верит: не может того быть! — и за мной — поглядеть ему нужно, проверить мои слова. «Там, — говорит, — работы на три-четыре дня, а ты за двое суток сделал? Посмотрим-посмотрим». Пришел — глядь, а куда денешься? Я ему, конечно, и говорю: «Мы сюда, Саня, работать приехали, а не чесаться». Я так думал: если мы и вправду десять лет трассу будем волокитить — грош нам всем цена. А, Денис?

— Это верно, — согласился Дениска.

— И я говорю, — обрадовался Стрыгин. — Здесь на совесть работать надо. А куда денешься? Уж коли мы здесь, уж коли взялись… — Отщипнув от ломтя мякоти, он собрал со стола крошки и отправил в рот, широко открыв его. Туда же отправил ломтик сала, мощно задвигал челюстями: — Ешь, Денис! Чего наморщился-то? По дому скучаешь небось?