Амфортова рана - [2]

Вопреки ожиданьям, частный пристав принял нас чрезвычайно скоро. "Друг мой," -- сказал он мне тепло и покровительственно, наклонившись с высоты своего пятисаженного кресла, "привокзальный околоток -- лучший в моей части. Не обращайте внимания на пыль," -- прервал он сам себя и указал колоссальной дланью на рабочих, которые сносили перегородку, отделявшую кабинет от столовой, "я тут понемногу занимаюсь благоустройством. Надо же когда-то и о себе порадеть." При этих словах глаза пристава увлажнились от удовольствия, и один из городовых подал ему на длинном шесте вышитый шелком батистовый платок. "Поверьте, милый мой, Вам у нас очень понравится. Города совсем нельзя узнать. Нет-нет, даже не думайте со мною спорить, пока Вы не побывали на наших благотворительных обедах, журфиксах, на балах... Постойте, да Вы ведь, верно, даже не представились еще господину полицеймейстеру?" -спохватился он. "Никак нет-с," -- возразил я с изрядной долей иронии и поежился от крепкого пинка в поясницу, "я ведь только как утром приехал." -"Помилуйте, друг мой, как можно этим манкировать? Теперь же и поедем. Василий!"

Окруженная полувзводом конных городовых карета частного пристава пронеслась по Смольнинской и через мгновение остановилась у параднoго подъезда особняка столичного обер-полицеймейстера. Дежурный жандарм вошел генералу с докладом о том, что у приезжего N. есть жалоба, не терпящая отлагательств. Я настоял на таком докладе несмотря на неудовольствие частнoго пристава, сказавшeго, что лучше было бы не огорчать добрoго графа раcсмотрением дел, а просто сделать визит.

Исполинского роста жандарм снова появился в передней. Его сиятельство просит его простить за то, что он не сможет тотчас принять уважаемoго посетителя царствующего града, так как торопится ко двору на доклад к министру внутренних дел. Впрочем, его сиятельство также велел передать, что если посетителю угодно его подождать, то свою жалобу он сможет изложить в присутствии самого министра.

Одурев от жестоких ударов, настигавших меня под самым носом у моей внушительной охраны, я согласился проехать вслед за полицеймейстером во дворец. Рота кавалергардов, сплошь набранная из четырехсаженных румяных богатырей-молодцов с кулаками размером с мою голову, оцепила широкую аллею Побед, по которой медленно и величаво двигалась наша кавалькада во главе с полицеймейстерским экипажем. Процессия была восхитительной. Модистки и горничные махали нам с балконов и бросали в воздух свои кружевные чепцы. Оркестры в садах близлежащих ресторанов играли венские вальсы. Повсюду то и дело хлопали пробки шампанского, и раздавались аплодисменты. Тщедушного вида инородца с разбитым в кровь лицом проворно затолкали в крытую пролетку и куда-то увезли. Хотя день был непраздничный, но довольные зеваки кидали под копыта коней свежие белые цветы. Кто-то настойчиво и злобно тыкал меня в бок шилом, так что уже кружилась голова, и к горлу подступала липкая тошнота.

Когда, миновав растянувшуюся на полверсты первую анфиладу покоев, мы очутились в малой приемной Е. В. кабинета, меня представили министру внутренних дел, человеку настолько огромному, что его заставляла казаться меньше только необъятность дворца. Даже великанам-приближенным было трудно разговаривать с его светлостью, так как звук шел с высоты добрых шести сажен и терялся в сводах зала. Мне подали изящный слуховой аппарат, похожий на трубку телефона. "Я, братец, крепко занят," -- пробасил в трубку министр, "да и пустое ты это дело затеял, при дворе правды искать. А, впрочем, поступай, как знаешь, мне теперь недосуг." Не успел я произнести и слова в ответ, как гремевший веселую польку оркестр смолк, и под куполом зала разнесся громоподобный рык императорского шталмейстера: "Его Императорское Величество ожидает министра внутренних дел генерал-аншефа графа Z. с дoкладом... а также путешественника мещанина N." И получив на дорожку сильнейшую затрещину, я поплелся вслед за графом.

Пройдя с дюжину парадных залов, мы оказались в спальне. Так во всяком случае выглядела эта небольшая, убого обставленная комнатка, где было темно, и только у дальней стены на колченогом столе стояла сильная лампа, освещавшая один-единственный, видавший виды стул с высокой спинкой, который разве что по форме мог сойти за трон. Царь сидел, наклонясь далеко вперед, так что лица его не было видно. Когда мы вошли, он поднял голову и пристально посмотрел на меня. Его белые, как бумага, губы беззвучно шевелились. Мне показалось, что я уловил слово "улица." "Ваше величество," хотел сказать я и ненароком отвел глаза, словно ища поддержки у министра. Но министр внутренних дел генерал-аншеф граф и кавалер фон-Z., в усыпанном бриллиантовыми звездами великолепном мундире первого класса, при шпаге, глядя прямо и весело поверх головы царя, заученно-бодрым голосом читал сводку о сокращении числа краж в столичном порту. Тогда, чуть отступив назад, я взглянул на царя съизнова. На нем был белый мундир кавалергардов. Через всю грудь шел широкий горизонтальный разрез, умело обшитый золотыми галунами, а сквозь этот разрез была хорошо видна свежая, словно только что разрубленная говяжья туша, широко разверстая алая рана. Кровь сочилась из нея частыми каплями и сбегала тоненьким ручейком в заботливо подставленное серебряное корытце. Лицо царя было черным от боли и страшной усталости, но глаза из последних сил еще сохраняли ясность. "На улице, Ниманн," -- чуть слышно произнес он, "Ищи свою правду на улице." Я снова попытался что-то переспросить, но увидел, что от нестерпимой муки царь закрыл глаза. Голова его снова свесилась на грудь, и выступившие из темноты двое мускулистых санитаров в черных халатах подхватили его под руки.