Григорий Злотин
Мост
Однажды в далекой юности я впервые увидел реку. Моему изумлению не было предела. Чтобы понять случившееся позже, вы должны знать, что я -- человек сугубо сухопутный. Плавать я вовсе не умею, воды боюсь до одури, даже когда она просто стекает за воротник (не говоря уже об океанах). Все детство я провел на широкой, отрезанной от моря равнине. На берегу, если не считать единственной давнишней поездки на ненавидимую мною рыбную ловлю, я отродясь не бывал. К тому же, прокатившись как-то раз на карусели, я понял, что никогда не вынес бы качки, а от морских рассказов меня просто тошнит.
Моста на реке не было. Я постоял в нерешительности у крутого ската, над которым кружились ласточки-береговушки и, не найдя ничего особенно занимательного, пошел было прочь. (Я -- человек ученый и везде ищу занимательных предметов, точно как деревенские бабы, попав в лес, ищут там непременно грибов.) Вдруг некое дуновенье пронеслось по листам осин, и что-то заставило меня поглядеть сызнова на противоположный берег. Посмотрев туда, я едва не лишился чувств.
Там, над шелестящим камышом, стояло счастье. Что проку описывать его? Сказать ли, что все оно сияло белым пасолнцем, словно ризы крылатых горних полков? Втолковывать ли небывшим там, как оно источало благоуханье бессчетных розовых кущ? как пело краше Давидовой псалтири? Поведать ли, что оно сразу помрачило мой ум своим непорочным, застенчивым смиреньем? Все втуне, друже, и не видевшему вовеки этого не постичь.
Я кубарем скатился к воде. Ни брода, ни лодочника вблизи! Я бросился в слободку за помощью, чтобы меня перевезли -- но все соседи и прохожие, все до единого люди окрест, только заслышав о моей просьбе, как-то странно улыбались и, одобрительно кивая мне головой, спешили восвояси. Я приподнялся на цыпочки, силясь разглядеть, нет ли в городке или в других местах нашей губернии, или в других губерниях, или где-нибудь за границей (скажем, у мыса Горн) такого человека, который бы согласился стать моим перевозчиком - не Стикс же я собрался переехать, в самом деле! -- но все только сочувственно кивали и не шли мне на подмогу.
Я опять побежал на берег. Счастье никуда не уходило. Oно все так же стояло за неширокой рекой и неотрывно манило меня своим любящим взглядом, и пело мне.
Тогда я принялся строить мост. "Раз," -- рассудил я, "оно никуда не торопится, а речка узкая, то можно и мост построить успеть." Соседи помогли с бревнами. Хозяин трактира, где я обедаю, прислал подводу досок и куль гвоздей. Работа закипела. Стемнело, но спать не хотелось, и молотки все стучали. Уже много позже, далеко за полночь, устроившись на ночлег в наскоро сбитой хибарке, я еще распорядился послать наутро за инженером в город -река была не так узка, как мне сперва показалось.
Прошла неделя, потом другая. Бревна начинали провисать, приходилось ставить сваи. Через месяц стало ясно, что при постройке такого длинного моста деревом не обойдешься. Я послал телеграмму своему другу, который служил управляющим каменоломней в соседнем уезде. Меньше, чем через месяц стали прибывать первые подводы с камнем.
Когда крыло моста нависло над водой едва ли не на полверсты, всполошилось уездное земство -- боялись упустить железнодорожную концессию. Пришлось объяснить, зачем я строю мост. "А нельзя ли Вам обойти эту реку?" -- спросил меня добродушный старичок -- мировой судья. Нет, эта узкая речка брала начало высоко в горах и впадало в далекое, бурное море. А к морскому путешествию я не был готов.
В сентябре зарядили проливные дожди. Счастье на другом берегу стояло не шелохнувшись и сияло пуще прежнего. К зиме я выдал рабочим зипуны и велел бить новыя сваи. Чтобы неослабно следить за постройкой, я перенес свою досчатую хибарку на самый конец моста и каждый день наблюдал за тем, как рабочие крепят новые звенья, а под нами проплывают в густом тумане леса, города и страны.
Время, проведенное на мосту, не проходило бесследно. В разреженном воздухе кружилась голова, становилось тяжелее дышать. Я недосыпал ночей, сердился, бранясь с вороватыми подрядчиками и усовещивая подвыпивших десятников. В растворе нехватало цемента. Рабочие роптали.
Шли годы, и ко мне на на крайнее звено уже ехали окутанные сизым дымом первые грузовики, нагруженные кирпичом и бетонными блоками. Дело подвигалось необыкновенно быстро, но через десяток лет (или немного больше) мне отчего-то стало казаться, что местность под мостом снова становится знакомой. Пролеты постепенно понижались, и спустя еще немного времени я уже мог различить покосившийся полосатый столб на границе и облупленные парадные ворота при въезде в губернский город, и старые фабричные трубы над нашей слободой, и, наконец, на прошлой неделе -- нашу околицу, красные супеси речного берега и подымавшуюся рядом со мной замшелую первую опору моего моста. "Всего-то саженей на пять промахнулись," -- сказал поседевший инженер, не поднимая глаз. Oн был очень смущен.
Опираясь на руки рабочих, я с трудом спустился с моста на землю. Ноги плохо слушались, словно у хмельного. Я взошел на кручу. Счастье стояло напротив. Глянув вниз, я заметил привязанный к мосткам челнок. "Толкните," -- приказал я, и один удар багра вытолкнул лодку едва ли не на середину речки. С неожиданно прорвавшимся нетерпеньем я взмахнул веслами и через несколько мгновений уже причаливал к пологому берегу. Высокая трава расступалась передо мной, и, щурясь от солнца, я видел, как счастье само бежит ко мне, едва касаясь земли. За ним расстилался заливной росный луг, вставал частоколом дремучий дальний лес... Я раскинул руки и двинулся навстречу свету.
