Американский пирог - [67]

— Ради бога, Марта, — сказал он с досадой, — это обычный фиброаденоматоз.

— Ну, пощупай, — просила мама, пытаясь поймать его жилистую руку.

— Марта, я щупаю молочные железы с утра до вечера. Могу я хоть дома отдохнуть?!

Она и меня просила пощупать, но я тоже отказался. А через семь месяцев она умерла. У нее оказалась скоротечная форма рака, и метастазы сыпались, как конфетти из хлопушки.

Вскоре после этого я встретил Фредди. Как-то холодным вечером она предложила приготовить ужин у меня на квартире. Я откупорил бутылку божоле, и она утащила ее в мою тесную кухню, сказав, что приготовит мне «пьяную грушу». Я был просто потрясен и решил, что моя девушка — кулинарный гений. Сам-то я к таким изыскам не привык и слыхал разве что о «пьяной вишне». Когда я уже до отвала наелся сырных палочек и крекеров, моя захмелевшая подруга внесла наконец десерт. Она была совершенно голая, а в руках держала глиняный поднос, на котором красовались груши. В тот вечер она забыла отварить лосося, забыла приготовить салат или хотя бы бутерброды, но, боже мой, какие она сделала груши! Мы ели их прямо в постели, кормя друг друга с ложечки лимонным соусом. Так что начало у нас получилось на редкость многообещающее.

Перед отъездом в медицинский колледж я достал из сейфа мамин бриллиант в два карата и заказал к нему оправу из белого золота: ведь я во что бы то ни стало собирался жениться на Фредди Мак-Брум. Я заказал кольцо по ее мерке, и, хотя она не любила «побрякушек», это колечко ей понравилось. Мы знали, что помолвка будет длинной, главным образом из-за моего отца, который твердил, что все браки, заключенные в медицинском колледже, быстро распадаются. Фредди не возражала. Ей дали комнату в общежитии, но жила она в основном у меня, в Мидтауне. Когда ее исключили, я был потрясен. Ну кто бы мог подумать, что ей не хватает денег? Она ведь почти ничего не тратила! Я просто рвал и метал.

— Ушам своим не верю! Тебя что, насовсем исключили?! Или ты можешь поступить заново?

— Не знаю, — бросила она, лежа на диване и прочищая флоссом зубы.

— Не знаешь?! — заорал я. — Как это «не знаешь»?

— Слушай, — сказала она, — это мое дело, а не твое.

— Какая разница? Твои дела и мои тоже.

— Не преувеличивай.

— А я и не думал!

— Слушай, может, тебе за меня стыдно? Дело ведь в этом, да?

Я молча уставился на нее, осознав, куда она клонит. С самого начала нашего романа, разгоревшегося в зоологической лаборатории, она постоянно говорила, что мы не пара: докторский сынок и дочь простого булочника. И уверяла, что мезальянс — залог краха.

— В голове не укладывается, — повторял я, шагая по крошечной гостиной, — ты выкрала это чертово сердце!

— И не только сердце, еще и желчный пузырь. Мне понадобились деньги, я была на мели.

— Но у меня-то есть деньги! — Я стучал себя в грудь, а потом наклонился и схватил ее за плечи. — Ты могла попросить у меня!

— Ты что же — мой спонсор?

— Нет, я тот дурак, что до безумия любит тебя. Точнее, любил.

Она ушла в спальню и стала складывать одежду в мешки. Вещей у нее всегда было мало: по ее словам, она не желала иметь ничего, с чем было бы жалко расстаться. Пока она собиралась, я положил ноги на стеклянный столик и сделал вид, что смотрю десятичасовые новости. Но в голове у меня вертелись египетские пирамиды, где на стенах нарисованы бредущие в загробный мир человечки, уносящие с собой цветы и фрукты, точь-в-точь как Фредди сейчас уносила свои пожитки в дом на Ривер-стрит. Собрав два холщовых мешка, она встала в дверях и объявила, что уходит. «Пока», — хмыкнул я, не отрывая взгляд от телевизора. Она сняла мое колечко, и оно со звоном упало в стеклянную пепельницу. Дверь захлопнулась, Фредди ушла в сырую ночь.

Живя с человеком, обычно узнаешь о нем тысячу мельчайших подробностей, но узнать что-либо о Фредди было практически невозможно. Красноречивее всего рассказывали о ней ее волосы: они пахли лишь свежевыглаженными льняными полотенцами. У Фредди не было никаких вещей: ни мебели, ни постеров — вообще ничего, кроме зубной щетки, учебников и пары поношенных шмоток. И эти скудные пожитки ровным счетом ничего не говорили о ее внутреннем мире. Кроме того, у нее не было дурных привычек: она не грызла карандаши и не разбрасывала по квартире носовые платки. Не было и любимого лакомства, скажем, оливок или плавленого сыра. Обычно человек оставляет свой след даже в гостиничном номере, но Фредди была минималисткой. Делая бутерброд с колбасой, она все начисто подтирала, не оставляя на столе ни крошки.

Моя бывшая жена оказалась полной противоположностью: о ее характере можно было судить уже за версту. По всему дому вечно валялись журналы «Вог», «Гурме», «Акитекчерел дайджест» и приходившие по подписке номера «Повседневной одежды для женщин». В ванной было полно ракушек, привезенных с Бермуд, а также разноцветных пузырьков с ароматическими маслами, купленных в Мидтауне. На столе лежал толстый ежедневник, в котором был расписан каждый день ее жизни: теннис, маникюр, депиляция ног, шейпинг, поход к травнику, к аналитику, на матч младшей лиги, на обед с Джули Фей из «Новинок моды с Джули Фей». Из последнего романа Тома Клэнси торчали билеты на концерт, а крутом все было усеяно пилками для ногтей, лаками от «Эсте Лаудер» и вырезками из журнала «Коммершиал ньюс». Посреди стола стояла банка каперсов с торчавшей в ней серебряной ложкой. Конечно, это была лишь верхушка Изабеллиного айсберга, но тем не менее по ней можно было представить и подводную часть.