Американские горки. На виражах эмиграции - [7]

Сейчас я уже не могу вспомнить их дом, зато помню стол со всякими яствами. А на столе – 3 или 4 полугаллоновые (1,8 литра) пластиковые бутылки с газировкой, разные, с яркими этикетками. «Вот это люди живут, – подумал я, – на широкую ногу!» Поделился мыслью с женой, и она со мной согласилась. Это тебе не хлипкая жестянка, за которую дают пятачок. Мы тогда еще не знали, что в мелкой расфасовке товар стоит намного дороже.

За неделю в Нью-Йорке мы отоспались, привыкли к разнице во времени и стали строить планы, какие достопримечательности хотим посетить и осмотреть. Но, совершенно неожиданно, нас подняли однажды утром, как по тревоге, взяли на анализ кровь и мочу, а на следующий день мы уже летели в Сан-Франциско. Полторы тысячи долларов за билеты на этот рейс мы потом по тридцатке в месяц выплачивали ХИАСу несколько лет, удивляясь, где они нашли такие дорогие билеты.

Делаем вызов моим родителям

В январе 1991 года, через полтора месяца после нашего приезда в США, жена предложила: пока суд да дело, надо подать документы для вызова моих родителей. Я очень удивился, поскольку родители уезжать отказались наотрез, но возражать не стал. Документы мы отправили куда положено, но никому об этом не говорили. А где-то в августе мама сама позвонила и намёками (она по привычке никогда не говорила по телефону открытым текстом) стала зондировать почву. Я сказал ей, что всё уже в подаче. И буквально через пару месяцев им назначили интервью в посольстве США. Приехали они к нам довольно скоро, уже осенью 1992 года.

В то время для беженцев со слабым здоровьем существовали так называемые «медицинские рейсы». Именно таким рейсом родители и прилетели. В Москве отец уже лет 10 практически не выходил из дома из-за проблем с сердцем. Лечить его никто не брался. В ведомственном госпитале МВД, где отец раньше лечился, ему сказали, что у них тут не дом престарелых, помочь ему ничем не могут, и чтобы он не приходил и не морочил им голову. Это стало последней каплей для родителей. Врач, сопровождавший рейс из Шереметьево, передал мне отца в аэропорту Сан-Франциско. На инвалидной коляске мы прокатили его через весь аэропорт на парковку, а оттуда – в новую жизнь…

В Штатах отцу почти сразу сделали операцию на сердце в госпитале Стэнфордского университета, поставили 4 шунта, и он прожил еще 16 лет вполне полноценной жизни.

Брат с женой и сыном приехали чуть позже, в самом начале 1993 года, месяца через три после родителей. Так что семья наша в полном составе переместилась на новое место. В отличие от Москвы, где мы все жили на приличном расстоянии друг от друга, в Силиконовой долине мы оказались совсем рядом, на расстоянии 15 минут пешего хода.

Нужно искать работу

В профессиональном плане на момент переезда в США я представлял собой довольно сложную комбинацию невостребованных умений и навыков:

– деклассированный разработчик цифровой схемотехники. Могу подхватить, в принципе, и вернуться в строй. Но душа не очень к этому лежит;

– тонкий специалист по методам интенсивного обучения. Хотел бы заниматься именно этим, но не могу из-за практически нулевого английского;

– готов на любую работу, но пока нет никакой. Мы приехали в самом начале довольно неприятной затяжной рецессии, которая продлится до конца 1995 года.

Английским я занимался всего месяц до отъезда, с преподавателем, в небольшой группе, по интенсивной методике. А до этого, в школе и в институте, изучал немецкий.

В первые же дни мы отправились в сити-колледж и сдали тест на знание английского. Насчитали мне 200 баллов, что в сущности ничто, считай, на нуле человек. Было начало декабря 1990 года. Занятия в колледже начинались через месяц с гаком, после новогодних каникул. За этот месяц я самостоятельно позанимался языком и сдал тест уже на 400 баллов. Стало понятно, что в колледж я ходить не стану, поскольку самообучаюсь быстрее.

Друзья по институту связи убеждали меня искать работу в цифровой схемотехнике, то есть в той области, которой я довольно успешно занимался первые 4 года после института. Они дали мне книжку по схемотехнике на английском и оставили с этим. Я дотошно выписывал на карточки и вызубривал незнакомые слова, то есть практически все подряд. Первая страница была прочитана дня за три. За следующие три дня было прочитано страниц пять. Потом я потерял контроль, на каком языке написан текст, я уже просто читал.

Тёща нашла в библиотеке диссертацию по изучению словарного запаса студента университета Беркли, (это один из двух солидных местных университетов, еще есть Стэнфордский). В приложении к диссертации имелся список из 3000 наиболее употребительных слов, упорядоченных по частоте употребления. Приблизительно 500 слов из 3000 представляли собой интернациональные научные термины, которые я, можно сказать, уже знал из прежней жизни. Остальные слова я заучивал по сотне в день. Особая прелесть частотного словаря в том, что люди действительно эти слова употребляют в речи. Как только выучишь слово, сразу начинаешь его слышать. У меня и сейчас, 20 лет спустя, некоторые из этих слов сидят в голове просто от заучивания, хотя не скажу, чтобы я ими часто пользовался. Я написал резюме для рассылки на вакансии дизайнера цифровых устройств. Описал, как мог, что делал в ЦКБ связи, и дал на проверку товарищу, с которым мы три года проработали в ЦКБ за соседними столами. Товарищ уже два года работал в США именно в этой области. Прочитав мое резюме, он покачал головой и сказал, что половину из описанного мной здесь делают техники. Документацию разработчики не пишут, прототипы не настраивают, методики наладки не пишут… Как правильно написать резюме, он так и не объяснил, но лицо его выражало некоторое страдание после чтения моего текста. Раздобыть образец резюме я не мог в силу отсутствия интернета в том виде, каким мы знаем его сегодня. Чувствовал я себя довольно грустно.