Американская интервенция в Сибири. 1918–1920 - [75]

Войска Иванова-Ринова избивали мужчин и женщин, мучили и убивали людей только за то, что их сыновей не было дома. И все же Колчак позвал Иванова-Ринова в Омск, произвел его в генерал-лейтенанты и лично вручил ему золотую саблю. Это совсем не похоже на порицание действий Иванова-Ринова. Своим последним актом Колчак назначил преемником Семенова, и это притом, что по всей Сибири было известно, что есть только один преступник хуже Семенова, это Калмыков. Этот последний акт свидетельствует о том, что Колчак едва ли сильно раскаивался по поводу «жестокого обращения, которому подвергались его русские собратья» при его правлении.

25 марта 1919 года американский генеральный консул мистер Харрис, который, по словам Колчака, выражал ему чувства самой большой дружбы и особой исключительной симпатии, передал в Соединенные Штаты сведения, полученные от Омского правительства: «Военное, политическое и в том числе международное положение на Дальнем Востоке таково, что российское правительство, хотя формально и сохраняет власть в регионе, практически не имеет возможности осуществлять ее и управлять этой частью страны».

Колчак просил считать эту информацию не просто конфиденциальной, а «строго конфиденциальной, поскольку она не была предоставлена другим союзникам». Почему Колчак не мог сообщить эту информацию своему ментору генералу Ноксу? Если они были такими друзьями, что вместе трудились ради общей цели, то почему он доверил этот секрет только одному из своих друзей? Это было время, когда на Дальнем Востоке хозяйничал Иванов-Ринов и его зверства были в самом разгаре.

В связи с этим заявлением Колчака, несомненно, стоит вспомнить предположение атташе по финансам прежнего российского правительства в Вашингтоне господина Угета, что Верховный правитель делает заявления о своей либеральной политике, чтобы расположить к себе общественное мнение Соединенных Штатов. Колчак находился в щекотливом положении. Он не мог представляться общественному мнению Соединенных Штатов достаточно либеральным, не рискуя оттолкнуть своих сторонников среди русских и союзников. Отсюда чрезвычайная секретность, позволявшая оправдать зачастую противоречивые заявления, призванные ввести в заблуждение, и сделать малозначимыми реальные факты. Фальшивки обычно заметны людям, находящимся на месте событий, но не за 20 тысяч километров оттуда, особенно когда подобные заявления помечены грифом «совершенно секретно».

У меня нет сомнений в том, что так называемое российское посольство в Вашингтоне само предлагало Колчаку некоторые из тех заявлений, которые он передавал Бахметьеву, чтобы тот мог успокоить Государственный департамент в отношении зверств, совершавшихся в Сибири. Однако лично я сомневаюсь, что Колчак хотя бы на минуту лишился сна из-за происходившего на Дальнем Востоке, а его отношение к Семенову и Иванову-Ринову ясно показывает, что их деяния не тревожили его совесть. Одна из самых сложных задач, вставших передо мной, заключалась в том, как определить, когда слова и дела правдивы, а когда рассчитаны на то, чтобы ввести в заблуждение.

В качестве иллюстрации дальневосточной психологии приведу статью, которую я, находясь в Сибири, увидел в японской газете «Кокумин» под заголовком «Замечания маркиза Окумы о международных отношениях». Замечания выглядели следующим образом: «Международные отношения совсем не похожи на отношения между отдельными людьми. Дипломатия руководствуется не моралью и искренностью, она руководствуется простым и чистым своекорыстием. Секрет искусства дипломатии заключается в том, чтобы одолеть соперника хитростью и любыми другими доступными способами».

Это утверждение можно похвалить если не за мораль, то хотя бы за его очевидную искренность и простоту.

В начале ноября поведение некоторых представителей союзников во Владивостоке изменилось. Некоторые начали искать новые ориентиры на случай, когда падет Колчак, а его падение было неминуемо. 7 ноября офицер моей разведки полковник Эйхельсберг в своем донесении сообщал, что «на сегодняшний день около 97 % населения Сибири настроены против Колчака».

13 ноября генерал Семенов-Мерлин, который был первым заместителем Розанова, проинформировал меня, что «казаки желают забыть прошлое в том, что касается американцев, и установить с ними дружеские отношения». Он сказал, что Семенов пришлет ко мне человека узнать, соглашусь ли я встретиться с ним и поговорить в надежде, что им удастся склонить меня иметь с ними дело в будущем, забыв о том, что было в прошлом. Я ответил ему, что готов встретиться с посланцем Семенова, но они должны ясно понимать, что у меня не может быть никаких дел с убийцами.

Человек, приехавший от Семенова, утверждал, что люди из его окружения совершали действия, которые сам Семенов не одобрял, и что на самом деле он до последнего времени не знал, что его офицеры виновны в таких ужасных убийствах. И тут же он заявил, что за эти преступления Семенов недавно расстрелял нескольких своих офицеров; что Семенов хотел бы получить от меня совет, как ему вести себя в будущем; и что готов последовать моему совету. Мой ответ был следующим: «Единственное, что я могу посоветовать Семенову, это следовать хорошо известным моральным нормам в отношении того, что хорошо, а что плохо. Семенов и все его люди знают, что Соединенные Штаты не одобрили бы действий, совершенных им и его войсками. И до тех пор, пока мы не указываем русским, что они должны делать, требуем себе права не иметь дела с теми русскими, которые ведут себя вразрез с нашими моральными нормами».