Американская интервенция в Сибири. 1918–1920 - [74]

В то время во Владивостоке находился адмирал Роджерс, командовавший азиатским флотом. Он сказал, что этих людей можно рассматривать как имеющих право на убежище, и предложил мне сообщить об этом в Вашингтон. Я с радостью согласился на предложение адмирала и в ожидании ответа из Вашингтона передал их под защиту полковника Ф. В. Багби из 31-го пехотного полка. Я отправил телеграмму 18-го и 19-го получил следующий ответ: «Государственный секретарь и военный министр единодушны в том, что вашу штаб-квартиру нельзя считать американской территорией».

Еще до того, как пришел ответ на первую телеграмму, я отправил вторую: «Розанов расстреливает пленных. Если я передам людей, находящихся в моей штаб-квартире, Розанову, все они, или как минимум некоторые, будут расстреляны. С точки зрения укрепления американского престижа было бы очень желательно считать мою штаб-квартиру американской территорией».

Я понимал, что, если отдам пленных Розанову, это будет практически равносильно убийству, поскольку русские сторонники Колчака не следовали практике цивилизованных народов. Я знал, что в отношении этих людей не будут соблюдаться права военнопленных, действовавшие во время мировой войны. Я хватался за любую возможность потянуть время и убеждал себя, что меня оправдывает необходимость дождаться ответа на вторую телеграмму, который, как я понимал, уже не придет.

Полковник Багби, которому я поручил охранять пленных, был очень честным добросовестным офицером с высокими идеалами и отличался отменным здравым смыслом. Однажды вечером, когда я сидел у себя в кабинете, охваченный тревогой за судьбу пленных, он вошел ко мне, отдал честь и сказал: «Генерал, пленные сбежали».

Я не мог выразить ему, как рад. Собственно говоря, я ничего не мог ему сказать, но за всю свою жизнь не испытывал такого облегчения, как после доклада полковника Багби. Я решил, что не буду сообщать об этом в Вашингтон, поскольку все равно ничего не могу с этим поделать. Меня очень позабавило, что 10 декабря, через двадцать дней после того, как мне сообщили, что у меня нет законных оснований держать этих пленных, я получил из Вашингтона следующую телеграмму: «Следуя общим принципам гуманизма, Государственный департамент советует вам дать пленным возможность покинуть вашу штаб-квартиру до того, как встанет вопрос об их выдаче».

Это выглядело как попытка подготовить алиби на случай, если позже возникнут неприятные вопросы. На самом деле не знаю, что бы делал, если бы не здравый смысл полковника Багби, потому что, отдай я этих пленных Розанову, они были бы мертвы уже по меньшей мере за двадцать дней до того, как я получил эту телеграмму.

Спустя несколько лет после того, как я ушел в отставку, полковник Багби рассказал мне историю побега этих людей. У него был офицер, про которого он знал наверняка, что тот «не станет болтать», поэтому ближе к вечеру он поручил ему перевести пленных в другое «более надежное» место, но, если они убегут, не делать из этого проблемы. Я никогда не сообщал в Вашингтон, что стало с этими людьми.

Позже я узнал, как правильно поступил, когда отказался присоединиться к требованию генерала Чечека передать Гайду чехам. Сторонники Колчака обвинили всех, кто не помогал Колчаку, в том, что они участвовали в тщетной попытке Гайды свергнуть Розанова. Меня сначала обвинили в том, что я готовил этот мятеж, а через несколько дней в том, что его финансировал. Как мало они знали об устройстве бухгалтерии правительства Соединенных Штатов! В доказательство того, как далеко могут зайти эти глупые заявления, 20 декабря 1920 года мой переводчик в числе прочего писал мне следующее: «Когда я работал с Департаментом морской разведки под руководством капитана Ларимера, лейтенант Мартинек задал мне вопрос: «Правда ли, что вы пообещали Сибирской Директории помощь и признание?» Я ответил Мартинеку, что это чистый вымысел, и могу поклясться, что мы никогда не обещали никому из русских ни поддержки, ни признания».

Поражение Гайды нисколько не улучшило политическую ситуацию в Сибири. Колчак отходил на восток, и похоже, все, кроме американского генерального консула, понимали, что он уже почти ничего не значил. 25 ноября я передал в Вашингтон:

«Прибыли три японских транспортника с войсками, и ожидаются еще. Поставки продовольствия почти прекратились, и никакого улучшения не предвидится. Согласно британским источникам, в перехваченной ими радиограмме большевиков сообщалось, что в Омске захвачены десять генералов, сто десять тысяч винтовок и тридцать тысяч пленных. В Иркутске кабинет министров был встречен плохо, земское собрание и городской совет отказались с ними встречаться».

22 ноября министр иностранных дел Сукин сообщил, что Колчак выпустил манифест, в котором выразил раскаяние по поводу ошибок прошлого и заверил, что в будущем будет вести себя хорошо. Теперь Колчак с запозданием обещал отказаться от правления, основанного на военном терроре. Это указывает на то, что Колчак не только знал о страшных зверствах, совершаемых военными, но, с запозданием обещая прекратить эти зверства, предполагал, что, обладая властью, мог остановить их в любое время. Хотя у меня нет доказательств, что Колчак собственноручно способствовал возникновению этой жуткой ситуации на Дальнем Востоке.