Американка - [14]

С того места, где стояла маленькая девочка, казалось, что лестница ведет в никуда.

Сандра начала считать ступени. На это у нее было достаточно времени: когда Аландец и Лорелей Линдберг начинали заигрывать друг с другом, они не торопились. Теперь, например, он был Йоран, король обезьян, она — Гертруда, королева шимпанзе, там, в снегу на поле перед домом.

Сорок две. Вот сколько она насчитала. Но, пока она стояла в сторонке, в ней зародились ужасные предчувствия — несчастья и смерти. Такие мысли не были для нее чем-то необычным. Наоборот. Она частенько предавалась подобным страхам, словно это было ее хобби. В маленьком чемоданчике, который Сандра возила с собой повсюду (он остался в номере гостиницы), у нее хранился специальный блокнот, куда она вклеивала картинки и заметки о внезапных смертях и ужасных несчастных случаях.

Довольно часто это были истории из жизни сливок общества: рассказы о мужчинах и женщинах, которым, несмотря на успех и все их богатства, выпала ужасная доля. Рассказы о мужчинах и женщинах, в чьих башмаках, даже если со стороны они кажутся шикарными туфлями на высоченных каблуках, никто в мире не хотел бы побывать ни за какие миллионы. Роковые совпадения со смертельным исходом. Истории с кровавыми концовками.

Лупе Велез утонула в туалете в своем собственном доме.

Патрисия в Кровавом лесу.

Мертвая собака Джейн Мэнсфилд (расплывчатая фотография с места автомобильной катастрофы: маленький белый терьер в луже крови, осколках лобового стекла и разбитой бутылки виски).

Со временем у нее накопилось много подобных историй, а потом к ним прибавились рассказы Дорис Флинкенберг и статьи из «Преступлений и жизни», весьма интересные.

— В твои годы я тоже интересовалась жизнью кинозвезд, — сказала однажды Лорелей Линдберг в своей обычной беззаботной манере, когда ее взгляд случайно упал на тетрадку Сандры. В одном Лорелей Линдберг была мастерица, когда дело касалось дочери: взгляд мельком, вообще все мельком — суждение, основанное на проницательных, но недоброжелательных замечаниях самого объекта суждения. Легкомыслие плюс несколько удачно выбранных слов; слов, которые должны были служить мостиком для перехода к самой интересной в мире теме, иными словами — рассказу о себе самой.

— Там, где я родилась и выросла, было мало возможностей удовлетворить такой интерес, — продолжала она. — Там, где я родилась и выросла, жизнь была тяжелой. Бедность и нищета и зима одиннадцать месяцев в году. Волки выли…

Но теперь, в этот вечер на австрийском горнолыжном курорте перед невероятным домом, ставшим мечтой, которая должна была воплотиться в жизнь (не было никаких причин сомневаться в этом, Сандра отлично знала по опыту), ее вдруг охватили волнение и страх, неведомые прежде.

— Это совсем не то, о чем я читала или что видела в газетах, — поняла она вдруг. — Это не россказни. Это на самом деле. Это случится с мамой, папой и со мной. Это случится с нами.

Она посмотрела на родителей. Те были совершенно беззаботны. Они продолжали игру, барахтались в снегу на поле, простиравшемся до того самого дома. Со смехом и стонами гонялись они друг за дружкой, практически без передышки, а потом падали и валялись по мягкому снегу. Поднимались, и все начиналось сначала. В этой возне была какая-то подсознательная система. Они постепенно приближались к дому.

Маленькая девочка смотрела все это как кино, но очень серьезно. Это происходило не в первый раз, и перспектива — со стоящей в стороне зрительницей — была вовсе не новой. Но внезапно, и вот этого-то прежде никогда не случалось, надежность и самодовольство, присущие обычной перспективе-со-стороны, рассеялись. Она, эта перспектива, стала источником дурного предчувствия и тревоги, которые возникли у нее в те последние беспечные солнечные минуты перед тем, как небо потемнело и их накрыла снежная буря; источником страха, который, вопреки доводам рассудка, рос в ней.

У нее зародилась мысль, которую она пока не могла облечь в слова, она была слишком мала. Пока это было лишь предчувствие, оно билось в ней с оглушающей силой. Пусть она была сторонним наблюдателем, но кто сказал, что только она одна? Кто сказал, что больше никто этого не видел? Никто другой? А ЕСЛИ были другие свидетели, кто сказал, что они смотрели на это доброжелательным взглядом? Или безразличным? Кто сказал, что где-то там, на заднем плане, не было другого, кого-то с тайным умыслом?

Например, дурной глаз, что, если он это видел?

Дурной глаз — это было выражение, которое маленькая девочка с заячьей губой придумала за долгие часы мучительного одиночества. Но в тот самый момент она поняла, что это всего лишь абстрактное понятие. Как рождественский гном, в которого перестали верить, но образ которого всем хотелось бы сохранить. Или просто игра. Игра воображения.

Теперь девочка поняла, что это могло быть на самом деле. Что дурной глаз, возможно, существует, что бы она там ни думала. И именно теперь, в этот самый момент, когда, как она знала, решалось ее будущее и будущее ее семьи, это тревожило больше всего.

Словно кто-то швырнул гадкое мокрое полотенце в бледное заячье лицо маленькой девочки.