Американха - [22]

— Ты сказал вот прям «сельский пентюх», — проговорила Ифемелу, перекрикивая музыку.

— Что?

— Никто так не говорит — «сельский пентюх». Так только в книжках пишут.

— Расскажи мне, какие книжки ты читаешь, — отозвался он.

Он ее подначивал, а она не уловила шутку, однако все равно посмеялась. Потом-то она пожалела, что не запомнила каждое слово, сказанное ими друг другу, пока танцевали. Она запомнила лишь, что ее несло. Когда погасили свет и начался блюзовый танец, она хотела оказаться где-нибудь в темном углу у него в объятиях, но он сказал:

— Пойдем наружу, поболтаем.

Они сели на бетонные блоки за гостевым флигелем, рядом с чем-то похожим на туалет привратника — узким сарайчиком, откуда ветер доносил застойную вонь. Они говорили и говорили, жадно узнавая друг друга. Он рассказал, что отец у него умер, когда ему было семь, и он отчетливо помнит, как отец учил его кататься на трехколесном велосипеде на трехрядной улице рядом с их домом в студгородке, но иногда с ужасом понимал, что не в силах вспомнить отцово лицо, и как его переполняло ощущение предательства, и как он бросался всматриваться в фотографию в рамке на стене у них в гостиной.

— Твоя мама никогда не хотела снова замуж?

— Даже если б хотела, вряд ли пошла бы — из-за меня. Я хочу, чтобы она была счастлива, но не чтобы повторно выходила замуж.

— Я бы тоже этого хотела. А она правда подралась с другим преподавателем?

— Ты, значит, слышала эту байку.

— Говорят, ей поэтому пришлось уйти из Нсуккского университета.

— Нет, не дралась она. Она состояла в комиссии, и они выяснили, что тот профессор злоупотреблял фондами, и моя мама публично его обвинила, он рассердился, ударил ее и сказал, что не потерпит, чтобы с ним женщина так разговаривала. Ну, моя мама встала, заперла дверь в зале заседаний и спрятала ключ у себя в лифчике. Сказала ему, что бить его не может, потому что он сильнее, но ему придется перед ней извиниться публично, при всех, кто видел, как он ее ударил. И он извинился. Но она понимала, что он не от души. Она сказала, что он извинился типа «ну ладно, извините, если вам так хочется, давайте ключ». Она в тот день вернулась домой злая не на шутку и говорила, как все изменилось и что это значит, раз теперь кто-то может просто взять и стукнуть другого человека. Она писала об этом служебные записки и статьи, и студсоюз в это втянулся. Люди говорили, дескать, как он мог ее ударить, она же вдова, и это ее раздражало еще больше. Она говорила, бить ее нельзя, потому что она полноценный человек, а не потому, что у нее нет мужа, чтоб за нее постоял. Некоторые ее студентки заказали себе футболки с надписью «Полноценный человек». Похоже, это ее прославило. Она обычно очень тихая, и друзей у нее немного.

— И она поэтому приехала в Лагос?

— Нет. Она планировала этот академический отпуск уже давно. Помню, первый раз она мне сказала, что мы на пару лет уедем, и я встал на уши — подумал, что мы в Америку, но потом она сказала, что поедем в Лагос, и я спросил: в чем смысл? С тем же успехом можно остаться и в Нсукке.

Ифемелу рассмеялась.

— Но хоть можно прилететь сюда на самолете из Нсукки.

— Да, но мы приехали по земле, — отозвался Обинзе, смеясь. — Зато теперь я счастлив, что мама выбрала Лагос, иначе мы бы с тобой не встретились.

— Или с Гиникой, — подначила она.

— Перестань.

— Твои пацаны тебя убьют. Тебе положено бегать за ней.

— Я бегаю за тобой.

Этот миг она запомнит навсегда — эти слова. Я бегаю за тобой.

— Я тебя недавно в школе видел. Даже спрашивал Кая о тебе, — сказал он.

— Что, правда?

— Видел тебя с Джеймзом Хедли Чейзом, у лаборатории. И сказал, во, точно, есть надежда. Она читает.

— Кажется, я их все читала.

— Я тоже. Какой у тебя любимый?

— «Мисс Шамвей машет волшебной палочкой».

— А у меня — «Хотите остаться в живых?».[47] Я однажды всю ночь не спал, лишь бы дочитать.

— Да, этот мне тоже нравится.

— А другие книги? Тебе какая классика нравится?

— Классика, ква?[48] Мне нравятся только детективы и остросюжетка. Шелдон, Ладлэм, Арчер.

— Но и настоящие книги тоже читать надо.

Она глянула на него, его пыл ее позабавил.

— Ну ты и масложуй![49] Университетская цаца! Вот чему тебя мамаша-профессорша учит.

— Я серьезно. — Он умолк. — Я тебе дам попробовать. Мне американцы нравятся.

— Но и настоящие книги тоже читать надо, — передразнила она.

— А поэзия тебе как?

— Какое мы там последнее в классе разбирали? «Старый мореход»?[50] Скукотища.

Обинзе рассмеялся, и Ифемелу, не увлекшись темой поэзии, спросила:

— И что же Кайоде тебе сказал про меня?

— Ничего плохого. Ты ему нравишься.

— Не хочешь говорить, что он сказал.

— Он сказал: «Ифемелу — клевая девчонка, но с ней хлопот не оберешься. Она умеет спорить. Говорить умеет. Никогда не соглашается. А вот Гиника — просто милая девочка». — Он примолк, а затем добавил: — Он не знал, что́ именно я надеялся услышать. Мне девчонки, которые слишком милые, неинтересны.

— А, а! Ты меня оскорбляешь? — Ифемелу толкнула его в притворном негодовании. Ей всегда нравился собственный образ «хлопот не оберешься», образ не такой, как все, и иногда он представлялся ей панцирем, под которым безопасно.