Американец - [3]

Лео с детства предпочитал жизнь уличного мальчишки домашнему уюту. Целыми днями он слонялся по городу, доказывая, что мои родители ошибались или меня обманывали: улица никому не причиняла вреда.

* * *

Я постепенно привыкал к новой жизни, хотя это давалось мне нелегко. Зато отец продолжил ровно с того места, где остановился. Он не скрывал радости от возвращения домой, и с трудом верилось, что последние десять лет он провел в чистилище. Когда-то давно он уже пытался выбраться из него, но не смог.

На исходе зимы 1978 года два события нарушили размеренную жизнь в Бари. Мое появление на свет, из-за которого отцу посреди ночи пришлось мчаться на всех парах в Неаполь, где в клинике лежала Нана и вот-вот собиралась родить (между схватками маму посетило откровение о моих астрологических перспективах: «Марчелло – Рыбы! Асцендент в Близнецах!»), и получение телефонограммы из дирекции по подбору персонала, в которой было одобрено его прошение.

Однако послание почти неделю пролежало в ящике стола у директора Катальдо Ролло, и никто не потрудился сообщить о нем Эдуардо, хотя всем хорошо было известно его содержание. Карты спутал хаос, за несколько дней до того воцарившийся в Италии.

По мнению отца, единственным, кроме бедняги Альдо Моро, кто рисковал пострадать в сложившейся ситуации, был он сам. Он прекрасно понимал всю смелость этого сравнения. Его, в отличие от Моро, никто не похищал и не предавал самосуду, тем не менее, если бы вся эта история не завершилась так быстро, если бы страна пошла по совершенно неожиданному пути развития, если бы террористы победили и забастовки продолжились, кто знает, что бы стало с той треклятой телефонограммой?

Те, кто что-то смыслил в подобных эксцессах, утверждали, что вскоре все образуется; выживет секретарь Христианско-демократической партии или нет, страна быстро вернется к привычной жизни, поэтому было принято негласное решение дождаться развязки и потом уже открыть самый незначительный из ящиков в кабинете самого незначительного из директоров, когда-либо работавших в филиале Банка Неаполя в Бари.

Каждый вечер на протяжении пятидесяти четырех дней, исключая пятницу, когда отец возвращался в Неаполь, он пробегал бегом триста метров, отделявших его офис от квартиры на виа Абате Джимма, и включал радио в надежде узнать, что же сталось с беднягой Альдо Моро, а значит, и с ним самим. Пятьдесят четыре вечера он провел в слезах и отчаянии, которое сменялось то надеждой, то глубочайшей депрессией, пока на утро пятьдесят пятого дня не смолкли телефоны и потрясенная секретарша не вышла из кабинета директора с сообщением, что тело бывшего премьер-министра найдено в багажнике «рено-4».

В этой трагической ситуации мой отец, разумеется, больше переживал за государственного деятеля, однако чувство облегчения от того, что агония прошла, было столь ощутимым, что он испытал чуть ли не признательность к людям, которые нажали на курок и, убив беднягу Альдо Моро, вернули ему и Италии их законную судьбу.

Во всяком случае, он так считал, пока директор Ролло не вызвал его к себе в кабинет. Тогда мой отец, чье лицо, оттененное красной униформой, выглядело еще более безжизненным, узнал, что ради соблюдения общественного порядка перевод служащих приостановлен sine die^[1].

– Не смотрите на меня так, – сказал директор, попыхивая бластовой трубкой^[2] «Савинелли», на которую подчиненные скинулись ему в Рождество. – Сам знаю, что это чушь несусветная, но приказы отдаю не я. – Он открыл ящик письменного стола и вынул подписанную генеральным директором телефонограмму. – Я только что получил из Неаполя извещение о замораживании всех прошений, поданных до шестнадцатого марта. – Он сокрушенно развел руками. – Нам остается только молиться, чтобы эти ушлепки из «Красных бригад» побыстрее очутились за решеткой…

В тот вечер отец заперся в своей комнате и, преклонив колени, обратился с молитвой к статуэтке Николая Чудотворца, стоявшей на комоде. Соседи по квартире – три неаполитанца, которые, как и он, работали в банке и ждали перевода, – предложили присоединиться к ним и поужинать морепродуктами в Старом городе, но отец отказался, сославшись на температуру. Когда он убедился, что все наконец ушли, то взял телефонную трубку, набрал номер и дождался ответа.

– Алло, – сказала моя мать.

– Анна, – произнес отец. – Сядь и послушай.

Он почувствовал, как учащенно забилось ее сердце. Полным именем он называл жену, только если дело принимало действительно скверный оборот.

– Завтра собери чемоданы и подготовь малыша. Вечером я за вами приеду.

Ярость, к тому времени накопившаяся у него внутри, при этих словах улетучилась.

– Не волнуйся, – продолжил он. – Я теперь хорошо зарабатываю, мы подыщем славную квартиру. Городок небольшой, но милый. Люди приветливые. Со своими гороскопами ты легко найдешь себе новых подруг, вот увидишь. И это идеальное место для ребенка…

Положив трубку, Эдуардо взглянул на безучастного гипсового Николая Чудотворца: седая борода, желтая митра, правая рука поднята в жесте благословения, в левой – три золотых шара. Отец обхватил голову ладонями, потом впился зубами в собственную руку, наконец, схватил статуэтку и швырнул ее в стену, отчего она разлетелась на мелкие части.