Американец - [8]

— А ты женился?

— Разве я не сказал? У меня прелестная жена. Ты должен с ней познакомиться. Она тут недалеко, на Йенской авеню.

— Выходит, ты прочно здесь осел — дом, дети и все такое?

— Да, шикарный дом и пара сорванцов.

— Что ж, — Кристофер Ньюмен вздохнул и слегка развел руками. — Я тебе завидую.

— Да брось! — возразил мистер Тристрам и шутливо ткнул Ньюмена зонтиком.

— Нет уж, извини, завидую.

— Не завидовал бы, если бы… если бы…

— Уж не хочешь ли сказать, если бы увидел, как ты устроился?

— Если бы лучше знал Париж, мой милый. Вот где хочется быть самому себе хозяином.

— Я всю жизнь сам себе хозяин, сыт этим по горло.

— Подождем, что ты скажешь, пожив в Париже. Сколько тебе?

— Тридцать шесть.

— C’est le bel age,[24] как здесь говорят.

— А что это значит?

— Это значит, что не следует отдавать тарелку, пока не наелся досыта.

— Ишь как! Кстати, а я только что договорился: буду брать уроки французского.

— Да не надо тебе никаких уроков! Сам научишься. Я уроков не брал.

— И, наверно, по-французски говоришь не хуже, чем по-английски.

— Лучше, — заявил мистер Тристрам без тени сомнения. — Великолепный язык, на нем легко говорить даже на самые умные темы.

— Но, по-моему, — сказал Ньюмен, искренне желая во всем разобраться, — чтобы говорить об умном, нужно прежде всего самому быть умным.

— Вовсе нет. В том-то и прелесть французского.

Обмениваясь подобными замечаниями, приятели продолжали стоять, облокотившись на барьер, ограждавший картину, у которой они встретились. Наконец мистер Тристрам объявил, что валится с ног от усталости и был бы счастлив присесть. Ньюмен с готовностью порекомендовал воспользоваться большим удобным диваном, на котором он только что сидел, и они собрались на нем расположиться.

— Славное место, правда? — с жаром сказал Ньюмен.

— Славное, славное, лучшее в мире, — и вдруг, помедлив, мистер Тристрам нерешительно огляделся и спросил: — Наверно, здесь не разрешают курить?

Ньюмен изумился:

— Курить? Понятия не имею. Тебе лучше знать здешние порядки.

— Мне? Да я ни разу здесь не был.

— Ни разу? За шесть лет?

— Помнится, когда мы только что приехали в Париж, жена как-то затащила меня сюда. Но больше я сюда не наведывался.

— Но ты сказал, что прекрасно знаешь Париж?

— Я не считаю, что это — Париж! — убежденно воскликнул мистер Тристрам. — Пошли отсюда. Давай-ка заглянем в Пале-Рояль и покурим.

— Я не курю, — ответил Ньюмен.

— Ну тогда выпьем.

И мистер Тристрам повел приятеля прочь. Они миновали знаменитые залы Лувра, спустились по лестницам, прошли по плохо освещенным галереям, заставленным скульптурами, и наконец очутились в просторном дворе. Ньюмен во все глаза смотрел по сторонам, но не проронил ни слова и только, когда они вышли на свежий воздух, сказал:

— Будь я на твоем месте, ходил бы сюда каждую неделю.

— Не ходил бы, — ответил мистер Тристрам. — Это только так кажется. У тебя не было бы времени. Хотел бы, да так бы и не собрался. Здесь в Париже множество развлечений и получше. Италия — вот где надо смотреть картины. Подожди, попадешь туда, сам убедишься. Там-то уж, хочешь не хочешь, приходится шататься по музеям, ничего другого не остается. Ужасная страна, приличной сигары не найдешь. Сам не знаю, как это я сегодня угодил в Лувр. Шел мимо, нечем было развлечься, а тут заметил, что иду мимо Лувра, дай, думаю, зайду взгляну. Но не повстречай я тебя, совсем бы скис. Нет, черт побери, картины меня не волнуют, я предпочитаю реальную жизнь, — мистер Тристрам выпалил этот удачно найденный девиз с таким апломбом, которому могли бы позавидовать многочисленные страждущие от «переизбытка культуры».

Пройдясь по Риволи, наши джентльмены вошли в Пале-Рояль и уселись за один из столиков у входа в кафе. На большой квадратной площадке было полно народу, бил фонтан, играл оркестр, под липами рядами стояли стулья, а на скамьях восседали полногрудые кормилицы в белых чепцах и усердно потчевали подопечных младенцев, припавших к их груди — этому несравненному источнику пропитания. Во всей сцене было столько легкой непритязательной веселости, что в ней, как показалось Ньюмену, выразился характер всего Парижа.

— А теперь, — начал мистер Тристрам, когда они отведали заказанный ими decoction,[25] — а теперь расскажи о себе. Что ты думаешь, каковы твои планы, откуда приехал, куда направляешься? И прежде всего, где ты остановился?

— В Гранд-отеле, — ответил Ньюмен.

На пухлой физиономии мистера Тристрама появилась гримаса.

— Но это никуда не годится! Тебе нужно переехать.

— Переехать? — удивился Ньюмен. — Почему? Да более роскошного отеля я в жизни не видал!

— А тебе роскошный и не нужен. Тебе нужна этакая небольшая, тихая, респектабельная гостиница, где сразу отвечают, стоит тебе позвонить, и… и знают тебя в лицо.

— Да я не успеваю руку к звонку поднести, а ко мне уже несутся — не звонил ли я, — ответил Ньюмен. — И не только знают в лицо, но наперебой кланяются и разве что пылинки не сдувают.

— Должно быть, ты постоянно даешь на чай. А это весьма дурной тон.

— Постоянно? Да ничего подобного! Вчера слуга принес мне что-то в номер и стоит, не уходит, как будто чего-то ждет. Я предложил ему стул и осведомился, не желает ли он присесть? Это дурной тон?