Американец - [2]

Джеймс подошел к антитезе американцы — европейцы иначе, чем его предшественники и особенно современники. В отличие от них, превосходство американского сознания над европейским вовсе не было для него непреложной истиной. Напротив, наблюдая во время путешествий по Европе своих соотечественников — туристов и экспатриантов, — он не был склонен восхищаться «американским Адамом». В этом вопросе Джеймс, говоря теми же словами, какие он употребил о Тургеневе, был «не в ладу со своей страной — так сказать, в поэтической ссоре с ней». Если его герои-американцы и превосходили представителей Старого Света чистотой нравственного чувства — в романе «Американец» такое превосходство положено в основу сюжетной коллизии, — то пресловутая американская «невинность» очень часто оказывалась духовной неразвитостью, невежеством, прежде всего эстетическим, неотесанностью, провинциальной узостью, не делающими чести представителям Нового Света. И как раз Европа с ее многовековой культурой могла, по мысли Джеймса, послужить источником для воспитания и развития чувств американских «простаков».

В романе «Американец» такая трактовка «интернациональной темы», заявленная Джеймсом даже в самых ранних критических и художественных произведениях, получила более четкое выражение. Герой романа, удачливый бизнесмен, умеющий «делать деньги», наделен всеми прославленными качествами американского национального характера — предприимчивостью, практичностью, простодушием, естественностью. Нравственно он, безусловно, одерживает победу над семьей французских аристократов, с которыми сталкивается. Однако при всех своих замечательных чертах Ньюмен (newman — новый человек) обнаруживает и ряд таких, не менее свойственных американскому национальному типу, которые едва ли его украшают. Его характеризует не только простодушие, но и, как следствие его, самоуверенность — убеждение в том, что за деньги можно приобрести все, включая лучшую в мире жену. Его посещения Лувра, как и весь тур по странам Европы, — дань моде на осмотр «достопримечательностей», где главным является их число. При всей симпатии к своему герою, которому семья Беллегардов наносит жестокую и незаслуженную обиду, Джеймс подспудно, но достаточно ясно дает понять, что наивность и вульгарность заокеанского «нового человека» не позволяют ему претендовать на совершенство — он от него ой как далеко!

Мелодраматический сюжет — дуэль со смертельным исходом, тяжкая семейная тайна, уход героини в монастырь — сближает роман Джеймса с готорновской романтической традицией. Однако она нарушается структурой романа, основу которого составляют не сюжетные перипетии — весьма тривиальные, — а характер главного героя. Внимание автора сосредоточено не на действии, а на действующем лице. В центре — постепенное раскрытие характера, развитие личности героя, оказавшегося в трудных для себя обстоятельствах, с наибольшей полнотой выявивших его внутреннее «я». Таков был с самого начала замысел романа, как о том свидетельствует автор. А вот что писал Джеймс в предисловии к роману «Американец», который много лет спустя вошел в так называемое нью-йоркское издание (1907–1909) сочинений Генри Джеймса:

«Помнится, как, сидя в конке, я поймал себя на том, что с воодушевлением обдумываю возможный сюжет: положение жизнестойкого, но вероломно обманутого и одураченного, жестоко униженного соотечественника в чужой стране, в аристократическом обществе… Что он будет делать в этой трудной ситуации, как защитит свои права или как, упустив такую возможность, будет нести бремя своего унижения? Таков был центральный вопрос…»

Перемещение фокуса, сосредоточение внимания на характере героя меняло, по сути, всю поэтику и стилистику романа, в котором внутренний мир человека освещался теперь более многосторонне и значительно глубже. Разработке такой поэтики и стилистики, в конечном итоге ставшей фактором, определившим развитие психологической прозы XX столетия, Джеймс посвятил весь свой долгий и плодотворный писательский путь. Роман «Американец» можно считать одним из первых шагов на этом его многотрудном пути.

М. Шерешевская

Глава первая

В сияющий майский день 1868 года на большом круглом диване, стоявшем не так еще давно посреди Salon Carré[1] в Луврском музее, расположился на отдых некий джентльмен. Впоследствии этот удобнейший диван, к великому сожалению всех слабых ногами любителей изящных искусств, убрали, но в тот момент джентльмен, о котором мы говорим, спокойно утвердился в самом удобном уголке, откинул голову, с наслаждением вытянул вперед ноги и устремил взгляд на прелестную, парящую на лунном серпе Мадонну Мурильо.[2] Он снял шляпу и небрежно бросил рядом с собой маленький красный путеводитель и театральный бинокль. День выдался теплый, от хождения по залам джентльмену было жарко, и время от времени он довольно устало отирал платком пот со лба. Между тем было совершенно очевидно, что уставать ему не свойственно — высокий, стройный, мускулистый, он вызывал в памяти тех молодых людей, кого принято именовать «здоровяками». Однако занятие, которому он предавался в тот день, было для него непривычным, поэтому после неспешной прогулки по Лувру он чувствовал себя куда более утомленным, чем после иных физических подвигов, какие ему доводилось свершать. Он старался не пропустить ни одной картины, отмеченной звездочкой на испещренных пугающе мелким шрифтом страницах «Бедекера».