Америка, Россия и Я - [7]

Мои дневные обозрения безденежные, впопыхах, на глаз. Я — в своём одно–пятнадцати миллионном Нью–Йорке, и сколько ещё своих Нью–Йорков!

Когда меня бабушка брала на воскресную ярмарку в Кирицы, там я успевала всё тщательно рассмотреть, сидя на телеге и сося петушки с наслаждением. Там ходили и гадали цыганки, предсказывали судьбу, прося позолотить ручку… Все были разряженные, но мои три тётки — тётя Катя, тётя Таля и тётя Аня — были самые нарядные и весёлые. Тётя Катя всегда плясала, и один немой так на неё смотрел, что… и у неё было так много парней–поклонников, что я жаловалась бабушке, когда она хотела с гулять ними, а не со мной… Про мою деревенскую ярмарку я могу написать с участием, а тут я — как посторонний, и мои наблюдения посторонние и иностранные: не могу на доске промчаться с упоением, сося резинку, сбрую на себя надеть и волосы дыбом поставить.

Тут я представляю бывших великодержавных славян — осколок изверженной породы треснувшей империи; и тут много таких из бывших рабов, разбойников, протестующих, несогласных, гонимых, выгнанных, разнообразных осколков от материн–ских пород — вулканических, осадочных, туфов, псевдотуфов, брекчий, погружённых в лавовый цемент, шлифуемый струями песка, свинцовой дробью, порошком алмаза, чтоб образовать порфировую структуру.

А вот и Брильянтовая улица! — По всей улице продают брильянты: кручёные, радиально лучистые, маркизы, кабашоны, круглые, овальные, звездо–образные, рассыпанные и собранные в кольца, ожерелья, брошки, подвески, серьги. Некоторые огромные, как «Великий Могул» или «Звезда Юга», лежат на чёрной фольге, отражающей характер их огненных лучей. Они мерцают, сверкают призрачной игрой до боли в глазах, и в кошельках — тоже. Чем прозрачнее, чище, тем ценнее твоё приобретение, твой брильянт. Тело из простого углерода — сажа, — а самый ценный из драгоценных камней. По Брильянтовой улице ходит много людей, одетых в чёрные шляпы, в чёрные брюки, в чёрные сюртуки–пальто; никогда я не видела таких людей в России. Из‑под шляп видны чёрные летящие закрученные локоны. Хасиды! Как мне сказал Яша, слово «хасидут» означает «верность» и «благочестие».

Это — мистическое религиозное движение, охватившее восточноевропейское еврейство в середине 18–го века. Верность Богу является наивысшим назначением человеческой личности у хасидов.

Они двигаются, без всякого внимания к происходящему, и походки их воздушные, и фигуры их летящие и отрешённые. Никто из них даже ни на секунду не оторвался от своего занятия — хранить еврейские традиции и верность Богу, — не взглянул на меня ни разу. Однако для достижения наивысшего назначения человеческой личности хасиды не должны отрываться от внешней и внутренней реальности земного бытия, что я и заметила: башмаки стоптанные, а в карманах для строительства грядущего царства всеобщего благоденствия припасён наитвердейший элемент.

Наши коммунистические первостроители кое-что почерпнули из древних первоисточников тоже, строя свой храм грядущего царства всеобщего благоденствия, лепя его из песка и глины, а наитвердейший элемент — брильянт — перетирали обратно в сажу.

Помимо запасливости, мне ещё одно понравилось у хасидов, вычитанное у Бубера: «Ученье хасидов говорит, что веселящее в мире, если мы освещаем его своим существованием, ведёт к веселению в Боге».

Какие весёлые ребята!

В Центральном Парке не могу не описать нескольких встреч — с собаками, со стариками и старухами, с замком и со скульптурой.

Собаки по Центральному Парку прохаживаются «невиданной красы» — всевозможных мастей, размеров и цветов: тёмно–оранжевые в длинных штанах; серо–пегие, коротко стриженные, без штанов; чёрно–муругие терьеры с красно–бурыми подпалинами под глазами; абсолютно белые, как заоблачные снега, кудрявые собачонки с бантиками. С ушами до самой земли и без ушей, коротконогие с хвостиками задранными и без хвостов. Гордо выступают русские борзые — графини! Величавый королевский пудель — лорд! А собачья жемчужина — Чао–Чао — собака китайских императоров. Это — не собака. Это — Юлий Цезарь! Как благородно держит голову! С каким достоинством смотрит! И сколько ума… А визжащие, меньше котёнка, мексиканские собачонки — чихоуахвы — мимо такой собачонки нельзя спокойно пройти — обгавкает! А чёрные молчаливые собаки — полицейские…

Вспомнила своих любимых собак. В Казахстане они заводились в каждом геологическом лагере, сбегаясь со всей округи на запах еды… Казахстанские тазы — это грациозные маркизы, правда, немного проголодавшиеся и поистаскавшиеся в поисках хозяина. А волкодавы с мордами львов и взглядами королей мне ещё не попадались в Центральном Парке. Не попадались и собаки, лающие шёпотом, как водившиеся у нас две маленькие собачонки, которые всегда лаяли шёпотом на стадо коров, приближавшихся к кухне.

Я хочу роман написать о наших «геологических» собаках. Какая у них бывает любовь! И какие характеры! Нежные воспоминания об одном маленьком чёрненьком «кабыздохе» Аркашке я привезла с собой в Америку. Целыми зимами он меня ждал, бегал встречать на станцию, зимуя у нашего шофёра. Встречая, подпрыгивал выше американских небоскрёбов, по крайней мере, — выше меня. Во всех маршрутах он меня сопровождал. Несколько раз я приносила его в рюкзаке к машине, вместо образцов пород, потому как он совершенно не мог идти по раскалённым чёрным диабазам, скулил, жаловался, но каждое утро, как угорелый, опять гнался за машиной, чтобы его взяли в экспедицию. И тогда один наш рабочий сшил ему тапки на все четыре лапы из своих портянок, и он уже спокойно ходил по горячим камням.