Америго - [11]

– И тогда цветы не умрут? – обрадовался Уильям.

– Умрут, – вздохнула Элли и вдруг тихонько всхлипнула.

Не зная, чем развеселить ее, он спросил, как будто между прочим:

– Тебе, может, тоже нужно чего-нибудь съесть?

Он не столько беспокоился о ней, сколько о собственном пустом животе – ведь он голодал со вчерашнего дня.

– А, – махнула рукой девочка и снова зевнула. – В Лесу полно… всякой еды. И потом, есть я не так уж люблю. Вот сон – другое дело. Без него никак нельзя…

Уильяму интересно стало, что у нее за еда, и он теперь жалел, что не подумал спросить раньше. Элли предложила спрятать ирисы под рубашку, чтобы их никто не увидел, и взяла с него обещание, что он придет на следующий день.

– Потому что сегодня я буду спать, – пояснила она. – Ты меня очень утомил.

Она проводила его почти до самого берега, указывая по дороге ориентиры, которые должны были помочь ему не заплутать и выйти к их полянке. На месте, где Уильям накануне свернул не туда, в широком стволе дуба зияло преогромное дупло, – и ему стало немного стыдно из-за того, что он его не заметил.

– От дуба – налево, не направо, – серьезно говорила девочка. – Направо только со мной. Дальше я не пойду – до встречи!

Она понеслась обратно в чащу, колыхая своей синей одежонкой – и скоро скрылась из виду, а Уильям смотрел на старый дуб и вновь думал о том, не чудилась ли она ему все это время – как призрак из книги, вызванный лишь затем, чтобы заморочить голову усталому страннику.

Переведя глаза в сторону, он увидел, как солнце неумолимо взбирается по ветвям. «Я вернул Блага, я не виноват, у меня их нет», – залепетал он мысленно, готовясь при случае повторить это вслух – без запинок и немой робости. Только бы не попасться опять учительскому взгляду. Только бы не попасться.

Он побежал по направлению к берегу, но все же не очень быстро – от таких приключений начинали побаливать ноги. Солнечные лучи насмешливо поглядывали на него с левого боку; а он продолжал говорить себе – еще не так высоко, еще можно подстеречь остальных где-нибудь у арки и смешаться с ними, когда они пробьются в ворота, и переждать снаружи, за статуей, и найти самому дорогу через переулки, и донести цветы до рук Лены и все объяснить ей…

Увы, вскоре до него долетели ликующие вопли из толпы детей. Когда он вышел на берег, там уже осваивались самые проворные ученики. Те, кто до сих пор боялся лестницы, медленно, держась за перила, передвигались по ступенькам бочком. За ними терпеливо спускались двое взрослых: один из них учитель, его широкую бесформенную блузу можно было различить еще из-за деревьев, другая коротковолосая, красивая, как искусственный цветок, молодая женщина – в обыкновенном зеленом жакете, поношенной зеленой юбке и зеленовато-прозрачных колготках, с гранитолевой зеленой сумочкой в руке… и это была мама! Они с учителем обменивались какими-то фразами; судя по озабоченному выражению ее лица, она его о чем-то упрашивала. Оба замолкли, когда у нижней ступеньки появился маленький Уильям.

Он хотел что-то сказать, – и учителю, и матери, – но ему все время приходилось устремлять глаза вниз, и сводить перед собой плечи, и втягивать живот, чтобы не стеснять несчастные ирисы, и со стороны это выглядело как откровенное раскаяние, желание принять и выдержать наказание. Так думала фрау Левская (и это уберегало ее от невесть каких потрясений), так думал учитель, а дети, пользуясь замешательством взрослых, негромко болтали о своем. Неудачи Уильяма их уже не слишком волновали: они думали, что он, обиженный, начнет наконец возражать и тогда, может быть, совсем перестанет играть в тихоню и они примут его к себе, а может быть, его только еще строже накажут взрослые, и это будет еще более замечательно! Но вот он стоял, понурив голову, нелепо скрестив руки, как будто просил, чтобы его еще больше ругали и наставляли, и это было очень для них непонятно и вовсе уж не забавно. И они отворачивались.

Мальчик взглянул на лицо матери – мимолетно. В ее глазах не было упрека или огорчения, напротив – такими пустыми они никогда еще не смотрели на Уильяма. Он опять склонил голову и стал подниматься. На полпути наверх она взяла его за правую руку и кивнула учителю, который уже собирал детей, чтобы произнести короткую речь, и тот любезно кивнул ей в ответ.

По дороге они оба – мать и ее незадачливый приемный сын – молчали. Мимо них спешили к большой площади Господа, одетые в голубые костюмы, и бежали в разные стороны рабочие в полинялых зеленых куртках; рабочие-носильщики в грязных зеленых рубашках катили телеги с фруктами, овощами и грибами из оранжерей. Рабочие-газетчики в зеленых кепках размахивали свежими номерами ежедневной газеты «Корабельный Предвестник», а хозяева лавок в светлых и темных красных костюмах – собственники – с бодростью поднимали со своих витрин рольставни. Весна и солнечная палуба звали пассажиров трудиться! Уильям с тоской наблюдал за суетливым мельканием разноцветных ног. Ему сильно хотелось, чтобы его забрал ненадолго кто-то, кому не было до него никакого дела, но мама, привязанная к нему крепче всех на свете, этого ни за что бы не допустила и потому тянула его за собой.