Амедео Модильяни - [13]
Модильяни написал два портрета Жакоба в одном и том же 1916 году, где представил как бы две его ипостаси. В одном он - денди и интеллектуал. Ослепительно белая рубашка, галстук, цилиндр, красивая, изысканная и богатая живопись, кривая усмешка губ, нос, словно вырезанный резцом из твердого дерева, и светящиеся каким-то демоническим блеском глаза - ни дать ни взять булгаковский Воланд, ироничный, умный, аристократичный и немного не от мира сего.
Другой портрет - и словно другой Жакоб: без цилиндра, рано полысевший, печальный, задумчивый, нет, это, конечно, уже не Воланд, это просто бедный еврейский поэт, живущий в темной полуподвальной квартирке недалеко от Бато-Лавуар, а в глазах его как будто читается знание о грядущем конце - в 1944 году, на грязном полу в пересыльном бараке, по пути в страшные печи Освенцима.
Обнаженная с ожерельем. 1917
Музей искусств имени Алена, Огайо
Молодая девушка. 1918
Музей Пикассо, Париж
А вот и замечательный, очень красивый и стильный портрет скульптора Жака Липшица с женой (1916— 1917), редкий для Модильяни случай двойного портрета. «В 1916 году, - вспоминал историю этого портрета Липшиц, - я подписал договор с торговцем картинами Леоном Розенбергом и у меня завелось немного денег. А незадолго до того я женился, и вот мы с женой решили попросить Модильяни написать наш двойной портрет. “Я беру десять франков за сеанс, ты знаешь, и, кроме того, дашь мне немного вина”, - ответил он, когда я к нему обратился. На другой день он пришел и сделал множество предварительных рисунков, один за другим, с потрясающей быстротой и точностью. Наконец была выбрана поза - ее подсказала наша свадебная фотография.
Назавтра Модильяни пришел в час дня, принес с собой старый холст и коробку с красками и кистями. Сеанс начался. Ясно вижу, как он сидит перед своим подрамником, который поставил на стул, и спокойно работает, только изредка отрываясь, чтобы глотнуть вина из бутылки, стоящей рядом на полу. От времени до времени он встает, критически осматривает свою работу и бросает взгляд на модель. К концу дня он сказал: “Ну, кажется, все”. Мы взглянули на двойной портрет - он и в самом деле был закончен. Тут я почувствовал угрызения совести: неужели я куплю эту вещь за десять франков? Мне и в голову не приходило, что он за сеанс напишет на одном холсте два портрета. Я спросил, не может ли он еще немного поработать, и тут же стал изобретать причины для дополнительных сеансов. “Ты ведь знаешь, наш брат скульптор любит, чтобы все было поосновательней...” “Ладно, - ответил он, - если тебе нужно, чтобы я все испортил, можно и еще поработать”.
Прекрасная торговка. 1918
Частное собрание
Портрет Марио Варвольи. 1919-1920
Частное собрание
Насколько я помню, ему понадобилось почти две недели, чтобы дописать этот портрет, - вероятно, дольше он не работал ни над одной своей вещью»[>1 Виленкин В.Я. Амедео Модильяни. С. 173-174.].
Модильяни написал портреты Липшица и Макса Жакоба в 1916 году, в том самом году, когда Моисей Кислинг познакомил его с Леопольдом Зборовским, польским поэтом, выросшим в обеспеченной и интеллигентной семье и теперь не знающим, чем прокормиться в Париже. Сначала он пробовал перепродавать антикварные книги, но потом кто-то посоветовал ему заняться картинами.
И вот эта счастливая, уникальная встреча: Зборовский впервые увидел живопись Модильяни и влюбился в нее как ребенок, приняв и полюбив вместе с ней и самого Модильяни со всем его пьянством, пьяными выходками и со всей невозможностью его чудовищного характера. Никто никогда так не любил и не понимал Модильяни, никто не чувствовал так чудесную особенность его дарования, никто не верил в его гениальность так, как верил этот милый и добрый польский поэт.
Молодая служанка. 1918
Художественная галерея Олбрайт-Нокс, Буффало
Портрет Люнии Чеховской. 1919
Музей современного искусства, Париж
Модильяни стал его символом веры, его делом, смыслом всей его жизни. Казалось, не было в его жизни ничего, чем бы он с радостью не пожертвовал ради спокойствия и творчества Модильяни: лучшая комната в квартире Зборовских была отдана Модильяни, Леопольд снабжал его кистями и красками, приводил натурщиц, а его собственная жена - утонченная красавица Анна Зборовская - стала одной из его любимых моделей, наконец, несмотря на все трудности военного времени и собственную неустроенность, он платил ему скромное содержание.
Одним словом, если бы не Зборовский, кто знает, мир, возможно, так и не увидел бы лучших работ итальянского гения, ибо, собственно, именно на эти последние годы и пришелся его долгожданный расцвет, а в его живописи утвердилась та отточенность, элегантность и законченность стиля, та духовная тонкость, которые и связывают всегда с его именем.
Теперь он пишет активно и много: 1917-й и 1918-й - его самые плодовитые годы, и он пишет не только ближайшее свое окружение - художников и поэтов, но и обнаженных, да и просто обыкновенных людей, ничем не приметных и никому неизвестных, каких-нибудь мальчиков, девочек, проституток, служанок, консьержек - всех этих Эльвир, Лолотт, Маргерит и Рене.
