— Это не выход, Володя…
О, мелодии знакомых голосов!
— А я почему-то так и думала, что однажды это с тобой произойдёт…
На секунду ему померещилось, что она всё знает, и (странно!) он почувствовал вдруг облегчение, он готов был снова ткнуться лицом в её твёрдые колени — и жаловаться, жаловаться взахлёб на своё поражение, последнее и окончательное.
— Я… — произнёс он беспомощно. — Это не я… Это другой… А я — нет… Понимаешь, он вроде бы такой же…
— Ой, Володька, — сказала Лека, как-то удивительно хорошо на него глядя. — Ты думаешь, ты это первый почувствовал? Самой иногда кажется: сидит внутри этакий гадёныш… Я ведь, честно говоря, от этого и спасалась медитацией…
— Да-а!.. — Вавочка обиженно, по-детски скривил лицо. — Вам хорошо, он у вас внутри. Кто там разберёт, что у вас внутри! А тут…
Он чуть было не проговорился и немедленно почувствовал к ней такую ненависть, что испугался сам. А она торопливо погасила сигарету о спичечный коробок и продолжала:
— Пойми, ты вовсе не так уж и плох, как тебе кажется. В медитации есть очень простой приём. Представь, что у тебя в голове дырочка…
— Дырочка? — не веря, переспросил он.
— Да, дырочка! И ты потихоньку начинаешь выталкивать через неё все дурные мысли…
А если… Дыхание Вавочки на секунду пресеклось. А если вот сейчас подскочить к двери туалета, сорвать задвижку и вдвоём, а? Вдвоём разложить эту стерву прямо поперёк кровати?.. Нет, блин! Отобьётся, она ж бешеная!.. Нет, не сможет — обалдеет, когда увидит их вместе… А закричит? В кухне открыта форточка — плохо. А дверь в кухню закрыта, он сам её закрыл, не дойдёт крик до форточки.
Но как часто случалось в моменты, когда он решал действовать рискованно и быстро, решение немедленно отозвалось слабостью и испугом. Вдобавок Вавочке почудилось, что Лека прочла его мысли: во всяком случае, она удивлённо приотворила сияющие свои глаза, в которых страха не было ну вот ни на столечко. На Боженьку, сука, надеешься?
Вавочка стиснул зубы и качнулся в сторону проёма, но обрушилась и погребла окончательно другая мысль: Лёня! Он вспомнил: во дворе, на скамеечке сидит мрачный Лёня Антомин; сидит, нехорошо посматривая на Вавочкино окно, пошевеливая незажжённой сигаретой в углу рта; а коробком уже, наверное, не поигрывает; поглядывает на часы Лёня, решает: «Ещё пять минут не появится — пойду посмотрю, что там». И ведь пойдёт, обязательно пойдёт! Такой уж он, Лёня, человек: если даже из петли выскользнет — опять туда голову сунет, а то подумают ещё, что боится.
И ещё вспомнил Вавочка: сидя однажды в своём чуланчике, рассказывал он Лёне, что вот, мол, припаяли одному общему знакомому с «новостройки» срок за попытку изнасилования. И словно судорогой свело лицо Лёни. Не глядя на Вавочку, по-страшному жёстко и брезгливо сложив рот, скрипучим жутким голосом сообщил тогда Лёня, что, дай ты ему волю, он бы таких людей не сажал и даже не расстреливал — головы бы таким людям отрывал собственноручно.
Вавочка с ужасающей отчётливостью представил, как Лёня тяжёлыми своими ручищами откручивает ему голову, и содрогнулся.
— Уходи, — сказал он срывающимся голосом. — Уходи отсюда.
От усилившегося тиканья настенных часов хотелось закричать, и Вавочка, решившись, повторил:
— Уходи.
И, взвинтив себя окончательно, он даже нашёл повод, он крикнул:
— Иди к своему Лёне! Он тебя внизу ждёт!
А подняв глаза, понял, что Лека опять смотрит на него с сочувствием, схватил стул и взвизгнул:
— Уйди, овца!
Тогда она заговорила, делая громадные передышки между словами:
— Только не подумай. Что я тебя испугалась. Или что мне на тебя наплевать. Просто ты сейчас ничего не услышишь. Ты агрессивен… Это витал. Это просто витал… Давай увидимся завтра, в обед. Только без глупостей, пожалуйста. Ладно?.. Счастливо тебе!
Она подхватила рюкзачок и вышла, оставив его тяжело дышать и смотреть неотрывно в проём. Быстро справилась с замком и, крикнув ещё раз: «Счастливо тебе!» — захлопнула за собой дверь. Вавочка поставил стул на пол.
А секундой позже тяжёлый удар сотряс воздух в помещении. Стул отлетел в сторону, а Вавочка почему-то метнулся к окну.
— Открой, козёл! — орал двойник. — Морду набью! Дверь сломаю!
И сломает ведь. Вавочка выскочил в коридор, где всё же взял себя в руки и остановился перед сотрясаемой пинками дверью туалета.
«Дырочка… — вспомнил он. — Гадёныш внутри сидит…»
Гадёныш сидел внутри. Вавочка сорвал задвижку и, рванув дверь, ринулся вовнутрь.
О, это был бросок! Хищный. Обоюдный. Так, видимо, сшибаются в воздухе леопарды, чтобы упасть на землю пушистым, бурлящим, свирепо мяукающим клубком. Жаль, конечно, что не развить, не развернуть богатого этого сравнения… Ну да Бог с ним. Вернёмся в наше серенькое русло.
Вавочки не сшиблись в воздухе, и свирепо мяукающего клубка из них тоже не получилось. Какое-то мгновение всего миллиметр разделял их свирепые востренькие носы, но в следующую долю секунды зрачки у Вавочек расширились, оба отпрянули, и тот, что бросился из коридора, крикнул с пугающей дрожью в голосе:
— Ты пойди посмотри, что во дворе делается!
Не дожидаясь ответа, вылетел в кухню, и что-то внутри радостно трепыхнулось: выкрутился! Ах, как удачно выкрутился! Как сбил с толку, а?
