Амаркорд. И плывет корабль - [19]

— Шампанское!

И глотает слюнки, словно сам сделал глоток из бокала.

На заляпанной гудроном барже Заклинатель Змей и еще несколько человек едят мидий — берут их руками из стоящей перед ними большой глиняной миски и с жадностью высасывают. Заклинатель, оторвавшись от этого занятия, начинает свой рассказ:

— Меня животные любят так, как никого на свете… видно, запах у меня какой-то особенный… Вот вам один случай: в прошлом году я отправился в море на катамаране… Было, наверно, часа два пополудни. Вышел я в открытое море и остановился выкурить сигарету, как вдруг вижу — подплывает к самому борту дельфин и глядит на меня… На следующий день возвращаюсь на то самое место, тихонько свистнул, и дельфин тут как тут: высовывается из воды и кладет голову на борт… На третий день поглядел-поглядел на меня и вдруг говорит: «Мама!»

И, нимало не заботясь о том, верят ему или нет, Заклинатель принимается сосредоточенно высасывать очередную ракушку.

Дешевка доплывает наконец до лодок. Никто не обращает на него внимания, может, просто не замечают. Он хватается за борт ближайшей лодки, чтобы немного передохнуть.

Потом вновь пускается вплавь и кружит между лодок, словно кого-то ищет. Неожиданно катамаран Угощайтесь становится носом кверху. Она изо всех сил цепляется за сиденье, Рональд Колмен и сестры ползают по дну, а за спиной у них держится за борт Дешевка и изо всех сил тянет вниз. При этом он оглушительно хохочет.

— Прекрати, болван! Отпусти!

Дешевка разжимает руки, и катамаран, раза три сильно качнувшись, вновь обретает равновесие. Угощайтесь хватает весло и замахивается на Дешевку, но тот мгновенно исчезает под водой.

Море постепенно темнеет. Далекий берег угадывается лишь по цепочке светящихся точек.

Бобо с братишкой, перегнувшись через борт, вглядываются в черную морскую глубь, в которой сверкают, словно светлячки, мириады фосфоресцирующих рыбок.

Их отец любуется звездным небом. Взглянув на молчаливо сидящую рядом жену, он говорит, словно сам себе:

— Человек живет в своем городе и не замечает, что за столпотворение у него над головой! Вертятся миллионы таких шариков, как земной, и все они куда-то летят… Все, все вокруг куда-то летит… Летят Солнце, звезды, наша Земля, а значит, летим и мы… И тут говори не говори, а на самом-то деле все не так: идем мы или стоим на месте, как вот сейчас, мы все равно в то же время летим… Вот ведь, черт побери, какая штука! И как она только держится, эта махина? Возьмем, к примеру, меня: надо мне построить дом, что ж, дело нехитрое — берешь столько-то кирпичей, столько-то мешков извести… А в воздухе-то, скажи на милость, где ты положишь фундамент?! И подумать только, не какие-нибудь там игрушки, мелочь всякая… все тяжеленное, огромное… одной земли сколько… а не земля, так огонь… везде огонь, горит, пылает… пылает, черт его подери, миллионы лет, пылает себе и пылает… а мы вспыхиваем и гаснем, как спички… Миранда, тебе не холодно? Накинь что-нибудь на плечи. Хочешь мой пиджак?.. И нечего на это закрывать глаза… ну сколько мы можем еще протянуть — самое большее — десять, ну еще двадцать лет… Ты замечаешь, как быстро бежит время?..

На одной из лодок — дон Балоза с группой школьников и монахиня. Они молятся, и их приглушенные голоса сливаются в невнятное бормотание.

Одного мальчика укачало и рвет.

Вдруг раздаются звуки аккордеона. Все умолкают и прислушиваются.

Играет слепой по прозвищу Шарманщик; ему лет пятьдесят с лишним; черные очки, рыжеватые волосы, бледное, чуть перекошенное лицо.

Он все время передергивается от какого-то внутреннего тика, словно его щекочет невидимая рука. От звуков аккордеона в воздухе разливается грусть.

Угощайтесь слушает самозабвенно. Мелодия внезапно обрывается, и вновь наступает тишина.

Когда аккордеон смолкает, Угощайтесь чувствует в душе пустоту. Она начинает говорить, и эту проникновенную исповедь обращает к себе самой, к Рональду Колмену, к своим сестрам, а также и к нам:

— Да, может быть, я ошибалась: я метила слишком высоко… Но в этом я виновата лишь отчасти. Поймите меня правильно, я и не думаю задаваться… это не в моем характере… однако я сама должна признать: во мне есть что-то такое, чего нет в других девушках… например походка… ведь мне достаточно нацепить на себя любую старую тряпку, или сделать несколько шагов, или просто поднять руку, и я, сама не знаю почему, сразу произвожу впечатление, все на меня смотрят — одним словом, я не из тех, мимо кого проходят, не заметив. О встрече с такими, как я, вспоминают долго. И мне это льстит: женщине всегда приятно, когда она чувствует на себе взгляды… Взгляды — но не руки… А кто только и думает, как бы тебя облапить, того я всегда ставлю на место… Правда, и я сделала в жизни несколько ошибок не так уж много, — но иногда все же поддавалась, уступала… я ведь тоже не кусок льда. Теперь я, конечно, раскаиваюсь и поняла: красота порой доставляет тебе радость, но это с одной стороны, а с другой — она может тебя и погубить. Знаете, сколько мне лет? Я не стыжусь сказать правду. Я даже всегда немного прибавляю себе, не то что другие. Мне тридцать лет! И все же я продолжаю ждать… Да, мне хотелось бы дождаться одной из тех долгих встреч, которые длятся всю жизнь, мне хотелось бы иметь семью, детей, мужа, чтобы вечером, быть может за чашкой кофе с молоком, было с кем словом перемолвиться… А иногда — почему бы нет? — и заняться любовью, потому что без этого ведь тоже нельзя… Однако главное чувства, они куда важнее, чем физическая близость… А чувства меня просто переполняют… и я готова их все отдать… Но кому?.. Кому они нужны?..