Алые звезды Прованса - [34]

Мадам Аннет Франция, городок Ситэ, 1980-е

Мадам Аннет – миниатюрная и миловидная женщина, вобрала в себя энергию ветряных мельниц Прованса, грохот и силу альпийских рек, изящество и осторожность горных козочек и напор снежных лавин и очень гордилась тем, что родилась, выросла и училась в Марселе и до сих пор продолжает дело своих предков.

«Мы – промышленники, – любила говорить она. – Наша семья наладила поташное производство еще в 16-м веке». На самом деле это означало, что давний ее предок всего-навсего жег где-то в лесах дрова и валежник, чтобы получить золу, которая по-научному называется поташ, – вот ее он и продавал мыловарам и производителям стекла.

Сын его сам стал мыловаром, начав дело в Марселе сразу после эпидемии бубонной чумы, затем уже после Второй мировой войны родной дед Аннет, молодой и энергичный, перевел это дело на едва уцелевший под бомбами скотный двор, единственный оставшийся от баронского замка на Роне, и занялся туалетным мылом.

Жена его, Лучана, была итальянкой и после войны училась в знаменитой миланской школе, основанной Элизабет Арден. Устроиться туда было невозможно без сопроводительного письма какой-нибудь важной особы. К счастью, у их семьи была подруга – жена испанского посла, которая раздобыла такое письмо, обратившись к знакомому кардиналу. Девушек держали в роскоши, но и в необычайной строгости, водили в оперу и музеи, читали лекции по истории искусств. На занятия они допускались исключительно в черных строгих платьях. Серьги, нитка жемчуга и нежная губная помада также составляли обязательное условие школьного дресс-кода. Синьорине Лучане довелось испытать строгость этих правил на себе. Однажды она забыла нанести помаду и надеть сережки, и ее не допустили к занятиям. Изучалась там вся продукция торгового дома: от смывки для снятия лака до изысканных духов и кремов. Особое внимание уделялось рукам, и каждый день проводилась почти балетная муштра по манипуляциям с коробочками, тюбиками, флаконами, пробами, салфетками. Главное правило гласило: продукт должен быть преподнесен клиенту, а не просто положен перед ним.

В семье бытовала такая байка: однажды Лучана проходила практику в миланском парфюмерном магазине. К ней подошла дама преклонных лет в поисках средства от морщин. Девушка предложила ей крем, сказав, что и она им пользуется.

– Вам-то зачем в ваши двадцать?!

– В тридцать восемь! – отчеканила плутовка.

На следующий день за кремом выстроилась очередь.

Гениальная по торговой части мадам Аннет была влюблена в свое дело. В цехах своего маленького заводика она чувствовала себя алхимиком, почти волшебницей, колдуньей, использующей для своих темных дел чудесные травы и плоды. Возможно, эти чувства питал детский страх перед каустической содой, о которой ей рассказали, что она может растворить человека без следа. Быть властительницей Каустической соды! Такой опасной и необходимой для ее чудного мыла. И она, как эта сода, разъедала мозг мужу и сыну, всем, кто, как ей казалось, вставлял палки в колеса ее производства. Сын за глаза даже звал ее щелочью.

Продукция их фабрики была очень изящной. Эскизы делал один хороший художник, живущий в их городке. Сам он был человеком выпивающим и депрессивным, но, несмотря на это, а может, и благодаря этому, его упаковки были изысканны, элегантны и манящи. Они ласкали глаз травами, фруктами и цветами: лавандой и жасмином, ромашкой и розмарином, геранью и базиликом, кедром и лимоном, апельсином и розой, миндалем и ванилью.

Одевалась мадам Аннет в карамельные цвета и, проходя мимо зеркала, резюмировала:

– Ничего себе сегодня упаковочка.

Или:

– Эту обложку надо поменять, – и стаскивала с себя платье.

Аннет была любящей матерью несносного Макса. Она еще могла понять, как ее сынуля стал таким высоким и красивым, но никак не могла взять в толк, отчего он совсем не интересуется мыловарением, и решила отправить его, когда подрастет, в Англию изучать английский и новые технологии. А потом можно и в Америку. Надо расширяться не только в масштабах Европы. И втайне она грезила, как сдаст сыну все дела и займется мечтой всей своей жизни – производством духов, к созданию которых, как выяснилось, она не имела ни малейшего таланта и, понимая это, искала «хороший нос». Но это все равно была ее второстепенная забота. Первое, что требовалось сделать и не давало ей покоя, это поставить сына на свое место, но он проводил дни летом – в гамаке, зимой – у камина с журналами про любимые кораблики или клеил их из каких-то деревяшек и тряпочек, а вечерами пропадал с друзьями и подругами, учился плохо и только развлекался. Она не понимала, при чем тут кораблики, когда всерьез можно увлекаться только мылом! Днем у нее не хватало времени думать об этом, грустные мысли терзали ее по вечерам, когда она ухаживала за своей огромной террасой с великолепным садом. Немного расслабиться она позволяла себе лишь в субботу вечером – это означало выпить, причем Аннет предпочитала русскую водку и хорошенько поесть, вкусно и неторопливо. И в минуты отдыха ей казалось, что все непременно наладится.

Отец Макса – Ксавье, к слову сказать, парижанин, жил с вечно удивленным сдержанно-вопросительным выражением лица. Казалось, просыпаясь, он задавал себе один и тот же вопрос: как он здесь очутился и кто, собственно, он такой? Муж мадам Аннет, отец недоросля Макса, семейный водитель, рекламный фотограф, посыльный, был лабораторной крысой, на которую что-то льют, которую чем-то мажут, потом нюхают. Его ощущения, желания и представления подчинялись распорядку, заведенному супругой, все было расписано ею по часам и минутам. Сын вырос без его участия. У Ксавье никак не доходили до него руки, за исключением нескольких утренних минут доставки парня в школу. Все его время было поглощено мадам. Иногда ему казалось, что и сам он поглощен ею. Любая мысль, которая принадлежала ему, заканчивалась тупиком, не успев развиться: что скажет по этому поводу Аннет? Его собственное существование ему не принадлежало.