Этот момент настал. Через каких-то шестьдесят минут состоится встреча, ждать которую пришлось всю жизнь! Столько лет ожидания в сравнении с одним часом. Можно было бы позвать ее прямо сейчас, но сначала надо успокоиться, еще раз все проверить, ну и конечно, одеться соответственно случаю. Пожалуй, первому со времен тех похорон, который стоил того, чтобы нарядиться. И открыть вино.
* * *
– Что за праздник?
– У меня сегодня большое торжество. Проходи, проходи. Разделишь со мной радость? – Красная жидкость лилась в бокалы, вторя нервным движениям подрагивающей руки, и немного расплескивалась вокруг. – Угощайся. Хорошее вино.
– С утра я вообще-то не пью, – попыталась отшутиться гостья. Выпивать здесь было по крайней мере странно.
– Да ты не бойся, мы по чуть-чуть.
– Ну хорошо.
– Тогда за любовь.
– Вообще-то это актуально. – И девушка все же выпила свой бокал.
* * *
«Хорошая девочка, теперь все должно сложиться так, как надо. Если не случится ничего экстраординарного. А что может случиться? Все предусмотрено, а под этим варевом она будет спать долго и крепко».
И девушка действительно вдруг почувствовала, как чудесно расслабилось ее тело. И еще, что ее визави ведет себя не так, как обычно, скромно, а нагло и развязно. Это все алкоголь с утра – подумала она, и ей стало ужасно смешно. И на все наплевать. Она сначала все же немного сдерживалась, но затем стала в открытую хихикать. А потом комната внезапно провалилась в темноту.
* * *
Когда она открыла глаза, ее состояние походило на то, в каком просыпаешься после жуткого сна в холодном поту. Сначала очень страшно. Ты чувствуешь рядом чье-то незримое присутствие, еще не понимаешь, где находишься, но постепенно реальность начинает проступать сквозь темноту. И ты потихоньку успокаиваешься, приходишь в себя. Это был всего лишь сон.
Сейчас вокруг висела тьма, тишина... Самое ужасное – она поняла, что не спит. Прошло несколько минут, а знакомый интерьер не появлялся. Все внутри наполнялось липким, животным страхом. Тело затекло и почти не чувствовалось. Очень сильно болела голова, напоминающая только что отлитый горячий свинцовый шар. Попытка приподнять ее оказалась неудачной. Сильно затошнило, и подступила рвота. По-прежнему было темно, но в полной тишине она различила чье-то едва слышное дыхание. Страх смешался с кровью и вместе с ней проник в каждую клетку тела, ускоряя разогнавшееся сердце. Ей это только кажется, – глупо пыталась успокоить она себя, и пот тек с нее градом. Так страшно ей еще не было никогда в жизни. Ничего не понимая, она стала всматриваться в темноту. Физическое напряжение вызвало новый приступ тошноты, девушка не выдержала, и рвота потекла по щекам, подбородку и шее. Она тихо заплакала.
Рядом действительно кто-то был. Раздался негромкий смех. И зажегся свет. Тень настольной лампы, кряхтение, медленные шаги. Близко, близко. От страха ее снова стало тошнить. Но уже было нечем.
– Блюешь, девочка моя. Ничего. Скоро тебе станет хорошо. Ну а пока поспи немножко, если заснешь. Я скоро приду.
Погас свет, и дверь захлопнулась.
* * *
Москва. 198... год
Катя с мамой жили в коммуналке в центре Москвы. Это была старая квартира с полами из деревянной крашеной доски, с облупившейся штукатуркой на потолке и графиком уборки коридора. Кате было выделено место у окна, за поставленным перпендикулярно стене сервантом, в окно заглядывал тополь. Ей нравилось наблюдать за тем, как он меняется вместе с временами года. У них было несколько соседей. Тихий пенсионер Анатолий Петрович, у которого жила кошка. Когда он варил ей рыбу, в квартире стоял жуткий запах, на который сбегались тараканы, кажется, со всего дома, и, если тихо зайти в темную кухню и включить свет, они бросались наутек, падая с шумом со стен. Водитель-дальнобойщик дядя Миша, который много пил и в состоянии подпития орал во весь голос русские народные песни – в своей комнате, на кухне, в туалете и в ванной. Семья из трех человек: дядя Игорь, тетя Надя и их дочка Леночка, которую нещадно заставляли соблюдать режим дня и бегать по утрам. За завтраком на общей кухне она давилась кашей, которую терпеть не могла, и мать Лены постоянно на нее орала. В этом она нисколько не отличалась от матери Кати, которая еще и выпивала. Работала она продавцом в ближайшей галантерее. Но когда выпивала, Кате приходилось слушать все время одинаковые рассказы про загубленную молодость и ее таланты – «в детдоме мать была первой по математике». В неудавшейся жизни она винила всех, кроме себя. В институт брали только блатных и тех, у кого богатые родители, мужики попадались все, как один, козлы, и даже Катин отец, будь он неладен, погиб на комсомольской стройке. Вообще, трезвая мама была приятная и интеллигентная женщина, на работе ее любили. И неудивительно: ради других она была готова расшибиться в лепешку, пыталась угодить каждому. Только не родной дочери. Алкоголь превращал ее в желчную, хамоватую и скандальную бабенку. И превращения эти происходили довольно часто. Ее когда-то очень симпатичное лицо увяло, опухло, покрылось морщинами от одиночества, усталости и пьянства. Две-три недели затишья все вроде было хорошо, не без придирок, конечно, но все же по-божески, и даже поцеловать Катю она могла и погладить по голове, а потом они прерывались неожиданными страшными вспышками гнева. Этого девочка боялась больше всего. К этому никак нельзя было подготовиться. Однажды, еще в первом классе – Катя помнила тот вечер до сих пор, – она сидела и делала домашнее задание. Вырисовывала печатные буквы красным и синим карандашом. Мать уже пришла уставшая с работы, выпила немного водки (этот напиток, в отличие от хлеба или сахара, всегда стоял в холодильнике), потом поговорила на кухне с соседкой, которая хвасталась Леночкиными пятерками и новым платьем, которое ей подарил муж («Вам-то, Валя, тяжело одной, наверное, дочку растить, и вообще как-то неприлично быть матерью-одиночкой»...), и ей понадобилось вылить на кого-то накопившуюся злобу. Мать постояла, посмотрела, как мучается дочка, стирает ластиком никак не поддающиеся буквы, и пошла вразнос: «В кого ты такая тупая! Вон у Ленки пятерки одни. У коллег на работе все дети как дети! Позоришь меня каракулями своими...» – Она ходила по комнате и зудела без остановки. Катя не отвечала, знала, что лучше молчать, а то хуже будет. Но в этот раз не угадала. «Чего молчишь? Отвечай матери!» – Мать отшвырнула тетрадку с буквами, и та полетела на пыльный пол. Катя не выдержала и расплакалась. А мама не унималась: «Что ты ревешь? Дура набитая. Поговорить со мной нормально не можешь. Неблагодарная тупица. Я целыми днями на работе упахиваюсь, готовлю ей, стираю, убираю, а она только молчит. Может, из-за тебя я никак не могу наладить личную жизнь?! Кто меня возьмет с такой обузой? Даже буквы написать не может элементарные!» Катя нагнулась и потянулась за тетрадкой. Надо превозмочь себя и показать маме, что у нее все получится. «Мам, дай я доделаю, – всхлипывая, сказала она». «Доделает она! Раньше надо было доделывать, а сейчас разговаривай с матерью». – Мать сама подняла тетрадку, скомкала ее и бросила в угол комнаты. А потом схватила со стола учебник и несколько раз изо всех сил дала им девочке по голове: «Вот тебе твои буквы! Пусть вобьются в твою тупую башку». И когда дочка принялась безудержно рыдать, она кинула книгу, хлопнула дверью и куда-то ушла.
