Алые снега - [4]
Спят… Артем повернулся на спину. Было о чем подумать.
Кумуш-Тау…
Тремя параллельными грядами нависают над ледником горы по северной границе участка. Природа не ленилась и не повторяла себя: одна вершина вонзается в небо хрустальной пикой, другая оплывает сахарной головой. Среди вершин — пятитысячник Агджи-Тау, похожий на цирковой купол, и шеститысячник Кумуш-Тау — Серебряная гора: плоская, чуть скошенная ее верхушка напоминала наковальню.
По утрам склоны, обращенные на восток, отливают сизым голубиным цветом; постепенно краски теплеют — от малиновой до золотой; когда ослепительное солнце выпрыгивает из-за гор, глаза режет торжествующе-яркая белизна!
Такая же цветовая феерия разыгрывалась не закате: горы превращались в груду раскаленных углей. Последней угасала Кумуш-Тау. Может, это и было причиной зрительной галлюцинации, потрясшей Димку?
Димка рассказывал так:
— Показания приборов я снял. Повернулся идти домой. И вдруг ударило светом! Где что, не пойму. Сощурился, пригляделся — Кумуш-Тау горит! Вершина — кусок солнца! Нет, ярче. Не было сил смотреть, закрыл глаза. И сквозь веки бьет свет! Потом потускнело. Вершину одело облако, вроде снег начал испаряться. Так минуты две. И вдруг тьма! Ждал, повторится. Нет. Словно и не бывало.
Никаких «показалось, бывает» Димка не принимал. Шуток он просто не слышал. Тогда посыпались гипотезы.
«Тут что-то электрическое», — Олег припомнил десятки историй о проказах атмосферного электричества на больших высотах: головы путников в сияющих ореолах, альпенштоки, словно факелы, рассыпающие искры, горы в огнях.
— И какого все это цвета? — спросил Димка, заранее торжествуя.
— Электрического! Ну, голубого, что ли…
— Вот! А Кумуш-Тау была красная, отчаянно красная, как солнце через красное стекло.
— Какие-нибудь воздушные колебания, — вмешался Искандер. — Преломление света.
— Ну, словом, как в учебнике. Телячий у вас кругозор, братцы, — констатировал Димка. — Но простить можно, вы же не видали, насколько это… ну, не знаю, космическое, что ли. Я полагаю, — голос его зазвучал торжеством, — это были световые сигналы разумных обитателей Марса.
— Что ж так близко? — лениво поинтересовался Олег. — Может, с других галактик сигнализировали?
— Не исключено! — вспыхнул Димка.
Потом началось самое худшее. Для Димки вопрос решался с ослепительной ясностью — он уже весь был в завтрашнем походе, разумеется к подножью Кумуш-Тау. Он доказывал, что явление должно еще раз повториться «час в час, секунда в секунду».
Артему было о чем подумать.
Да, что-то случилось. Масштаб события не преувеличен. Что обязан делать начальник зимовки, где всего четверо? Выйти в эфир, связаться с соседями, сообщить на Большую землю. А рация молчит.
Ну, ладно. А если так: идти двоим? Но если двое, берем худшее, ну… задержатся? Зимовка будет сорвана, оставшимся не справиться с работой. А если явление обычное: что-то атмосферное, оптическое? Мало ли гор в этих местах прозывают Кон-Тау, Кровавая гора, за то, что вершины их долго алеют и после захода солнца… Конечно, время было чересчур позднее. И все же это вероятнее, чем Димкины сигналы с Марса.
Артем невольно усмехнулся, вспомнив, как вскипал Димур, доказывая свое. То барс, то снега горят. И Димка почему-то уверен, что тут есть взаимосвязь. А может… ничего и не было. Привиделось. Что тут удивительного? Сорок дней бушевала метель. Жили, будто в кипящем молоке: белая муть, глазу не за что зацепиться. И вдруг бахнуло солнце! В небо не глянешь, под ноги тоже: снега блестят, как битое зеркало. Нервы на взводе, Димур как-никак впервые зимует. Вот и померещилось, что мир запылал. Димка сам утром будет смеяться.
Начальник зимовки поднялся первым. В белой мгле рассвет медленно проявлял горы, кое-где очертания их были смазаны туманом. Морозный воздух до того свеж — наберешь в легкие и выдохнуть жалко. Дойдя до места, где на жирафьих ногах разбежались метеобудки, Артем навел бинокль на Кумуш-Тау. Косая наковальня подлетела к глазам, сверкнула безупречной белизной.
Артем с досадой осознал, что в глубине души он ждал иного… До чего же улыбается человеческому воображению чудесное! Ерунда! Ты сумей понять, что каждый твой день — чудо, с этим изматывающим копаньем в снегу, с однообразным наблюдением, с вечной неподвижностью вокруг, под спудом которой таинственная жизнь ледника…
Завтрак прошел в молчании. Как шпаги, скрещивались взгляды: весело-любопытный под играющей бровью — Искандера, добродушно-насмешливый — Олега, нетерпеливо-сверлящий — Димки. Артем парировал их спокойной уверенностью; потом проговорил тоном начальника зимовки, не допускающим возражений:
— А теперь — распорядок дня. Олегу — налаживать рацию, если успеет, посмотреть ветряк. Дмитрию — отдых после ночных наблюдений. Можно и на кухне помочь. Мы с Искандером — по вчерашним маршрутам. Все.
— Как все? — У Димки это вылетело даже с каким-то писком.
Потом с неожиданной силой, обратив к Артему исковерканное злобой лицо, Димка закричал:
— Припадок перестраховки! Вот как это надо ква-ли-фи-цировать! Ты рассуждаешь как… как моллюск!
Захлебываясь словами, он метался в тесном пространстве. Все трое жалостливо следили за ним. Зимовка не прогулка по аллее городского парка. И когда твой товарищ выкрикивает вовсе несообразные вещи, самое подходящее — не слышать. Работы — ворох, к горлу подступает. Переживания приходится сворачивать до лучших времен.
