Отличился как разведчик Андрей Сурков. Он в селе раздобыл женскую одежду, нарядился в нее, покрыл лицо белилами, какими обычно оберегают деревенские женщины лицо от загара, низко надвинул на лоб косынку и превратился в молоденькую, миловидную колхозницу. Андрей пробрался в хату, где заседал штаб противника, разузнал все его планы и благополучно вернулся в свое подразделение.
Из похода возвращались цепью, по одному, сначала степной, потом узкой горной тропкой. До лагеря оставалось километров восемь.
Жара стояла такая, что воздух казался раскаленным. Мокрая гимнастерка прилипала к; телу, нестерпимо ныло плечо от ремня карабина. Отяжелели скатка, лопата, пустая фляга, подсумок. Пересохло во рту. Пот струился по щекам непрерывными струями. А солнце припекало все сильнее. Не шелохнется листва, одуряюще-однообразный стрекот кузнечиков преследует, как кошмар.
Но вот, наконец, привал у ключа. Подбежать к нему, подставить пересохшие губы и нить, пить! Пашков первым рванулся. Володя предостерегающе крикнул:
— Не пей!.. После будет хуже.
Хотел остановить и Боканов, но раздумал — пусть сами убедятся, что пить нельзя. Геннадий прильнул надолго к воде. За ним поспешно выстраивался ряд жаждущих. Володя, мучая и проверяя себя, сел неподалеку от ключа. Он, не отрываясь, смотрел на пьющих, и думал: «Ну, что стоит, встать сейчас, подойти, нагнуться, набрать в пригоршни чудесной холодной воды… Кому нужно это самоистязание?» Но настойчивый голос требовал:
«Не смей… потеряешь силы… не дойдешь до лагеря…»
Они двинулись дальше. Кто пил — теперь еще более изнывал от жары, истекал потом. Геннадий едва плелся, мысленно проклиная свою невыдержанность, но когда Володя, протянув руку к его карабину, предложил:
— Давай понесу немного, — Пашков оскорбленно отпрянул, подбодрился.
— Выдумал… я сам…
Вдали показались палатки лагеря. Боканов подождал, пока все подтянутся. Выстроил колонной, оглядывая ряды своего взвода, скупо похвалил: «Задание выполнили хорошо. Возвращаемся на три часа раньше срока».
— Запевала, песню! — неожиданно крикнул он задорно. Павлик, Снопков, облизнул пересохшие губы и, вздернув голову, голосисто запел.
Рота, бодро шагая, дружно подхватила припев:
Сталин — наша слава боевая,
Сталин — нашей юности полет…
И куда только девалась усталость? Сами собой приподнялись головы, от ног отвалилась тяжесть, легче стало оружие, заискрился в глазах задор. Малыши приветствовали возвращавшихся из похода радостными возгласами. Разошлись по палаткам отдыхать.
Володя снял карабин, флягу с поясного ремня, развернул скатку, разделся и повалился на койку. Благодать! И вдруг подумал: «Ладно… Прошел тридцать километров… Устал… А на сколько еще тебя хватит?»
Сам испугался этой мысли. Покосился на соседнюю койку, там блаженствовал Семен в трусах и майке. Но мысль, возникнув, не давала покоя: «Действительно, интересно, сколько бы я еще мог пройти? А то одни разговорчики о выдержке, о преодолении трудностей…»
Быстро встал. Голова так закружилась, что перед глазами пошли темные круги. «Неужто выдохся?»
Переждал немного. Медленно стал натягивать гимнастерку.
Семен удивился:
— Ты куда?
— Хочу пройти еще с десяток километров — до станции и назад. Проверить свою выносливость, — решительно сказал Володя, — попрошу разрешение у капитана.
Семен стал отговаривать:
— Да брось ты, вот выдумал… И так ноги едва дотянули…
Володя упорствовал. Семен, хорошо зная характер друга, который, уж если что ему вздумается, ни за что не отступится, в конце концов, сердито сказал:
— Ну, чорт с тобой, сто́ик, и я тогда пойду…
Боканов, когда к нему пришли Ковалев и Гербов, внимательно выслушал их. Посмотрел пытливо: «Не рисуются ли?» Нет, ясно было, хотят проверить себя. Он разрешил им продлить испытание.
* * *
Алексей Николаевич Беседа понимал: прежнее представление о мягком ваянии характеров — устарело. Наше время борьбы за новый мир требует иных приемов воспитания: создавать ряд «полос препятствий», закалять человека на преодолении трудностей. И он их создавал.
То объявлял сбор по тревоге в разгар купания; то вызывал Авилкина из кино в то время, когда шла самая интересная часть картины и давал неотложное поручение; то обучал, как измерить ширину реки, не переходя на противоположный берег; как распознать по ряби на воде, где брод; быстро влезть на дерево; пробежать через «пропасть» по бревну; проползти по-пластунски или ходить бесшумно — сначала наступая на пятку, а потом на всю ступню. То есть он обучал всему тому, что необходимо было знать солдату стрелковых войск.
После окапываний лежа, штурмов высоток — со взрывными пакетами, обходами, ракетами — придирчиво разбирали ученья.
Артема за бесстрашие, проявленное при форсировании реки, генерал приказал сфотографировать у развернутого знамени училища, и Каменюка, сияя от гордости, казалось, подрос за несколько дней.
«Конечно, во всем этом — штурмах, форсированиях — была и какая-то доля риска, но что за юность без ушибов, ссадин и синяков? Только так рождаются смелые и сильные», — твердо решил Алексей Николаевич и не отступал от избранной системы воспитания.
