Лешка даже не улыбнулся. Ему было тошно. Он чувствовал себя сейчас последним мерзавцем на свете…
Мирились они долго и трудно. Обратный путь прошел в глухом молчании, которое нарушало только жизнерадостное взмыкивание коровы, спешившей на дойку. Но в хлеву, когда раздалось цвиньканье струек молока о ведро и снова заблестели на шее девочки светлые влажные бисеринки, Лешка не выдержал:
– Знаешь… я тебя вспоминал. Там!
…Вверх – вниз, вверх – вниз летают смуглые тонкие пальцы. Цзвинь-цзвик, цзвинь-цзвик – с разным звуком ударяются об алюминий косые белые струйки.
Девочка легонько вздохнула, но молчит.
– Честное слово! Три или даже четыре раза.
Стихло в полутемном, душноватом, но удивительно уютном хлеву.
Лешка смело встретил взгляд блестящих Пашиных глаз, потому что сказал правду.
– Где… вспоминал? – прошелестело с низенькой скамейки.
– Ну – там… Когда меня через лес вели, через реку везли. И в землянке тоже.
– Как вспоминал?
Вот этого Лешка сказать не мог, не умел. По его мнению, таких слов вообще не существовало. И он промолчал. Паша отвернулась, опять запело ведро. Но Лешка заметил, как дрогнули уголки ее губ. Он снова глянул на тонкую шею девочки и, протянув внезапно онемевшую руку, с великой осторожностью коснулся пальцами хрустальных бусинок.
В Гродно старинный городской парк. Маленький, но густой и тенистый, как вековой лес. Столетние липы и кто его знает скольколетние дубы, грабы, ясени сжали мощными объятиями узенькие аллейки и превратили их в лесные тропинки. Одна из них вдруг расширяется и упирается в танцевальную площадку с маленькой эстрадой.
По вечерам здесь взрослые парни и девушки вертятся в вальсе, толкают друг друга в танго и наступают на ноги в фокстроте.
А в сегодняшний воскресный день на эстраде будет выступать пионерский оркестр струнных инструментов. Концерт посвящается первой годовщине освобождения города от фашистов.
Лешка идет на концерт ради свидания со своим другом Михасем Дубовиком.
Вчера они вернулись с Митей из района, и Лешка в нерешительности затоптался уже на пороге Сониной квартиры.
– Смысл таких вращательных движений мне понятен, – отметил Дмитрий, выгребая из-под двери почту. – Но выяснение обстановки насчет благоприобретенного капитаном Голубом сына я беру на себя. Сиди дома и читай газеты! Гм! Оказывается, тут и телеграмма. От мамы!
Дмитрий быстро пробежал глазами телеграфный бланк и ткнул его прямо в нос Лешке:
– Читай. Вразумляйся. И жди меня.
Лешка остался ждать и читать телеграмму.
...
«Гродно обком комсомола Вершинину. Немедленно сообщи что Лешей. Получила дикое письмо. Если несчастье немедленно выеду. Мама ».
Митя вернулся через полчаса. Мрачный Лешка все еще крутил в пальцах телеграмму.
– Ми-ить! – заявил он. – Надо же ответить маме, что…
– Н-ну? Какое гибкое мышление! Особенно полно оно было проявлено тобой в момент сочинения рапорта из милиции. Ладно, не хнычь. Телеграмму маме отправил. Интересуешься содержанием? Вникай: «Оба идеально здоровы и благополучны через два дня выезжаем в отпуск. Твои недостойные сыновья Алексей Дмитрий». Вопросы ко мне?
– Нет вопросов, – заулыбался Лешка.
– Грешно врать старшему брату. По сведениям, полученным от счастливого отца Антона Голуба, его приемный сын, а твой сомнительно достойный друг Михаил Дубовик процветает. В данный момент он на какой-то репетиции в Доме пионеров, а завтра выступает с пионерами в парке. Оказывается, он в оркестре – первая скрипка. Если, конечно, можно скрипкой назвать цимбалы… Он что, действительно музыкант?
– В первый раз слышу, – задумчиво сказал Лешка.
В раковине эстрады сидели и стояли по меньшей мере полсотни мальчишек и девчонок. Среди одинаковых белых рубашек и красных галстуков за частоколом бренчащих и пиликающих инструментов всех мастей Лешка долго не мог разглядеть Михася. Потом вспомнил, что Митя говорил о каких-то цимбалах. А что это за штука? Спросить у кого-нибудь? Совестно. Лешка стал плечом пробивать дорогу сквозь тесную толпу, заполнившую танцплощадку. Все шло хорошо, но в первом ряду он наступил на новую сандалету длинного парня лет шестнадцати, за что получил увесистый щелбан по макушке. Оркестр завершал в этот момент бравурный финал «Марша энтузиастов» и смолк в то самое мгновение, когда Лешка в полный голос задал парню стереотипный вопрос: «Ты чего дерешься?!»
В наступившей тишине фраза прозвучала нелепо и комично. К ним обернулись. Наверное, от конфуза долговязый отвесил Лешке еще один щелчок. Звук его был отчетлив. Лешка звонко сказал: «Сейчас сам получишь!» Кто-то рядом уже произнес традиционное: «Хулиганы!» А на эстраде чернявый музыкант, услышав возгласы Лешки, вдруг поднял голову и, опрокидывая хрупкие пюпитры, ринулся вниз на площадку. В руках у него были зажаты аккуратные, утолщенные на концах палочки. Парень в сандалетах еще держал над Лешкиным лбом свою распростертую ладонь, когда по его собственному лбу лихой дробью прогулялись цимбальные колотушки.
Никакой драки не было, потому что нельзя драться под общий хохот. Парень резво мотанул с площадки, а Михась схватил Лешку за руку и потащил в дощатый чуланчик сзади эстрады. Здесь пахло вазелином и пудрой и стояли два больших зеркала.
