Алтайские сказки - [12]

Из дому Эскюзек вышел дитятей. Из орлиного гнезда юношей улетел. Теперь Эскюзек зубы стиснул, выпрямил плечи. Он возмужал, созрел, человеком стал.

Караты-хан ночью не спит. Днем не спит. Все время на ходу живет. Он ждет вести о гибели Эскюзека, хочет скорее жениться на Алтын-Чач.

— Эй, раб! Ступай в сердцеподобный аил. Посмотри, плачет там или смеется Алтын-Чач. В тот же день обратно вернись, мне правду скажи.

Пятясь, вышел раб из дворца. Быстрее темнобурого иноходца устремился к аилу Эскюзека. В тот же день вернуться ему приказал Караты-хан. Раб спешил. Раб не останавливался. Раб одним глазом взглянуть хотел — и обратно бежать. Но только полглазом увидал он Алтын-Чач и забыл, зачем шел. Рот широко открыл, не мигая на Алтын-Чач смотрит.

Волосы ее золотые, как осенние березы. Ресницы — густая хвоя.

День сидел и ночь сидел раб у раскрытой двери; он не знал, зачем шел. Забыл, куда должен идти.

На второй день земля и небо покачнулись. Черный вихрь ударил; как сухой лист, взлетел вверх аил Эскюзека. Ездящий на темнобуром коне, Караты-хан раба за косу схватил.

— Ты как смеешь смотреть на Алтын-Чач?

Намотал Караты-хан косу раба на свою медную руку и перебросил его через две горы.

С сердцем холодным, как вечный камень, с черным сердцем вернулся домой Эскюзек.

— А, это ты, Эскюзек! Где золотое яйцо?

Ременной плетью ударил Эскюзека Караты-хан.

— Питающийся человеческой кровью Караты-хан! — крикнул Эскюзек. — Хвастаясь силой, не бей слабого. Злым языком молчаливых не оскорбляй. Под худым седлом ходит добрый конь. Под рваной шубой может оказаться богатырь непобедимый.

Схватил тут Эскюзек Караты-хана за соболий ворот и стащил с темнобурого коня.

Караты-хан обеими руками обхватил Эскюзека. Началась великая борьба. Семь лет тягались. По щиколотку уходили их ноги в землю на твердом камне. По колено увязали в рыхлой почве. Ни один не упал. Ни один не коснулся земли рукой. Девять лет боролись. Земля дрожала от их борьбы. Горы прыгали, как сарлыки[14], а холмы, как лани. Озера вышли из берегов. Реки бросались с камня на камень в разные стороны.

Вот Эскюзек уже тронул землю левой рукой и правым коленом тронул.

— Эй, братья волки! Ой, орлы Кан-Кередэ, помогите!

Раскинув крылья над горами и долинами, прилетели орлы. Серые волки, как серые вихри, в семь глотков сожрали темнобурого иноходца, семь раз выплюнули. Орлы Кан-Кередэ железными когтями подцепили Караты-хана, унесли его на дно неба и сбросили оттуда на вечный горный ледник. Собакам куска мяса не осталось от тела Караты-хана. Иголкой раз поддеть не осталось куска от шкуры Караты-хана. Ветер развеял прах его, словно пыль.

Как с тех пор жили Алтын-Чач и Эскюзек, что стало с семью волками, где теперь птицы Кан-Кередэ, никто нам не мог рассказать.

Мышь и верблюд

В году двенадцать месяцев, у каждого месяца свое название. А прежде, давным-давно, у каждого года из двенадцати тоже было свое имя: год Зайца, Коня, Коровы, Кабана…

Только не было года Верблюда и не было года Мыши.

— Хочется, чтоб в честь меня назвали хоть какой-нибудь, хоть самый последний год, — сказала мышь.

— И я-а-а! — заорал верблюд. — И я хочу! — Потом он оттопырил нижнюю губу и покосился на мышь: — Кто из нас первый заметит восход солнца, пусть тот и даст имя году.

Мышь согласилась.

Верблюд тут же повернулся мордой к востоку и уставился в небо. Стоит, смотрит, даже мигнуть боится. Долго стоял, потом плюнул и лег.

— Все равно я увижу солнце раньше, чем его увидит мышь. Моя шея куда длиннее, голова выше.

Уж полночь. Мышь около верблюда — как наперсток рядом с котлом.

— Я до утра не доживу, — плачет мышь. — Тут горностаем пахнет. Кошка меня чуть не съела. Сова сидит сторожит. Лиса бегает. Милый верблюд, позвольте влезть к вам на задний горб.

Верблюд оглянулся: горб куда ниже головы.

— Ну, ладно, садись. Только не смей смотреть на восток. Смотри на запад.

Осторожно, чтобы не рассердить верблюда, мышь взобралась к нему на задний горб и повернулась к западу.

Им обоим эта ночь показалась очень длинной. Вот заалел восточный край неба. Верблюд вытянул шею, задрал голову. «Сейчас, — думает, — я первый увижу солнце».

— Ой, солнце, солнце! — пискнула мышь.

— Солнце на западе? — фыркнул верблюд и обернулся.

Как великан без рубахи, стояла западная гора, освещенная первым утренним лучом.

Так один год из двенадцати стал называться годом Мыши.

Не удивляйся, когда тяжело нагруженный верблюд вдруг побежит рысью и запрыгает, будто горный козел: это он увидел мышь и гонится за ней, чтобы убить. Ни один верблюд не может спокойно на мышь смотреть за то, что она первая увидела солнце.

Скупая лягушка

Жила-была лягушка. Вот раз она вышла из своего дома, из круглого озера, И прыг-прыг — пошла гулять. Прыг-прыг — и дорогу домой потеряла.

А тут еще, на беду, попала она на муравьиную тропу. Муравьи десятками взбежали ей на спину. Сотнями вцепились ей в живот.

— Ой, — заплакала лягушка, — ай! Как вам не стыдно заблудившегося кусать, у голодного кровь сосать?!

Муравьям в самом деле стало очень стыдно. Низко поклонились они ей и говорят:

— Уважаемая лягушка! Пожалуйте к нам в гости — пищу нашу кушать, мед пить.