Алтай 2009-01 - [40]

— Я не Понтий Пилат, — тихо, так, чтобы не слышал Государь, сказал Яковлев. — И не первосвященник тоже. Но все, что зависит от меня, сделаю так, как велит совесть. — И уже громче добавил: — Я уверен в том, что путешествие будет благополучным.

Кобылинский стиснул ладонью его плечо и отвернулся. Возница взял лошадь под уздцы и повел на переправу.

7

На Иртыше между берегом и льдом уже были широкие промоины. Шалая вода неслась по ним, весело звеня и закручиваясь у самого льда в воронки. Яковлев понимал, что переправляться в такое время по реке — полное сумасшествие, но у него не было выбора. Еще с вечера он приказал перебросить с берега на лед бревна и настелить на них плахи. Затем провести туда и обратно груженую подводу. Переправа выдержала. Ее испытанием руководил Кобылинский.

Сейчас он стоял на берегу и с грустью смотрел, как через заберег на лед одна за другой перебираются повозки. Кобылинский чувствовал себя осиротевшим. Девять долгих месяцев он был рядом с Государем, каждый день встречаясь и разговаривая с ним и его детьми, а сегодня словно кто-то отщипнул кусочек его сердца. Он видел, как покачнулась повозка, как застучала подковами лошадь, ступив на настил переправы, а Государь поправил на голове фуражку. Кобылинский ждал, что Государь обернется и еще раз, хотя бы взглядом, попрощается с ним. Но Государь не оборачивался. Лошадь миновала настил, осторожно ступила на лед, вслед за ней на лед съехала повозка. Сейчас на настил въедет Гузаков со своими всадниками, и они окончательно закроют Государя. В душе Кобылинского возникла досада из-за того, что он может не увидеть самый главный, последний миг прощания, но именно в это мгновение Николай II, придерживая рукой фуражку, обернулся и Кобылинский увидел на его лице грустную улыбку. Он улыбался ему, и это было окончательным расставанием. Кобылинский приложил руку к козырьку и продолжал стоять с поднятой рукой до тех пор, пока все повозки не оказались на другом берегу Иртыша.

Там Государь снова остановился. С берега хорошо был виден его силуэт в шинели и солдатской фуражке. На этот раз Государь смотрел не на провожавших солдат отряда особого назначения, а на Тобольск, стараясь разглядеть среди его строений губернаторский дом, в котором остались дети. Но дома не было видно. Государь опустился на сиденье, и кавалькада тронулась.

Яковлев старался не смотреть на царя, но мысли о нем и его семье ни на мгновение не выходили из головы. У Яковлева не проходило чувство, что его цинично подставили. Сыграли на том, что он, как бывший боевик, любит операции, от которых захватывает дух. Дух, действительно, захватывало, но быть пешкой в чужой игре он не привык.

Первый вопрос, который Яковлев задавал сам себе, был о том, почему вдруг возникла такая возня вокруг доставки царя в Москву? Может быть, чекисты получили сведения о попытке захватить его по дороге? Но в этом случае было бы благоразумнее оставить семью Романовых в Тобольске. Для этого надо было просто усилить охрану города.

А может быть, он был предметом торга Ленина с немцами и теперь, когда немецкая армия терпит поражение на Западном фронте, советское правительство решило не торговаться? Но тогда возникает другой вопрос: что делать в этом случае с семьей Романовых? По всей видимости, именно это и решают сейчас в Москве. Не зря Свердлов так настойчиво советовал ему по пути в Тобольск сделать остановку в Екатеринбурге. Он хотел, чтобы екатеринбургские чекисты познакомились с ним и его людьми и подготовились к встрече поезда с бывшим Императором. Яковлев вспомнил Голощекина и всех, кто был вместе с ним, и ни один из них не вызывал у него доверия. Они явно что-то готовили, и не надо было ломать голову над тем, что им было нужно. Об этом с простодушным откровением сказал Семен Заславский. Из раздумий его вывел Государь.

— Вы до сих пор не знаете, почему меня увозят в Москву? — неожиданно спросил он, глядя на Яковлева. Оказывается, этот вопрос не давал покоя и ему.

Государь смотрел на комиссара своими удивительными синими глазами, в которых светилось столько искренности, что ему нельзя было не ответить таким же откровением. Яковлеву вдруг захотелось рассказать ему все без утайки. И о совещании у Троцкого, на котором Урицкий, Познер и остальные требовали его расстрела, и о распоряжении Свердлова доставить Государя в Москву живым и невредимым, и о своих подозрениях, возникших в Екатеринбурге и получающих все большее подтверждение. Но он понимал, что не может сделать этого.

— Откровенно говоря, — сказал Яковлев, стараясь выглядеть как можно более искренним, — я и сам не до конца знаю это. По всей видимости, все дело в том, что к вам и вашей семье в последнее время проявляют все больше внимания различные темные силы. Уже после моего приезда в Тобольск туда прибыл еще один отряд, требовавший передачи ему охраны над вами и вашей семьей. В Москве вы будете в большей безопасности.

— Вы сказали еще один. Значит, другой отряд там уже был?

— Да, Ваше Величество, — Яковлев тяжело вздохнул, не сводя глаз с царя. — И тоже совершенно не заинтересованный в безопасности вашей семьи. Тех темных сил, о которых можете подумать вы, — тут Яковлев сделал большую паузу и после этого продолжил, словно сделал выдох, — по нашим сведениям не существует.