Алтай 2009-01 - [27]

— Именно так, — подтвердил Яковлев.

— Скажите, а что будет с Государем? — спросил Кобылинский. — Его жизни ничто не угрожает?

— У меня есть распоряжение доставить семью в Москву. — Яковлев снова посмотрел на окна губернаторского дома, затем перевел взгляд на Кобылинского. Ему хотелось проверить его на откровенность. — Но я очень прошу вас пока никому не говорить об этом. Не надо преждевременно возбуждать людей.

— Чье распоряжение? — сразу насторожился Кобылинский.

— Ленина.

— Вы знакомы с Лениным? — с некоторым удивлением спросил Кобылинский.

— Да, — сказал Яковлев. — Мы познакомились еще девять лет назад в Италии, на Капри.

— Что он за человек и чего он хочет? — спросил Кобылинский. В его голосе звучал неподдельный интерес.

— Что он за человек? — переспросил Яковлев и на несколько мгновений задумался. Потом сказал с расстановкой: — Умный. Очень крепкий физически. Обладает чудовищной работоспособностью. Фанатично предан идее социализма. Хочет перестроить мир на принципах справедливости.

— Справедливости не бывает, — сухо заметил Кобылинский. — Возьмите любой пример из мировой истории. Прав всегда тот, у кого больше денег или на чьей стороне сила. До тех пор, пока Россия будет сильной и богатой, она будет всегда права. Не сумеет добиться этого — будет виновата во всех всемирных бедах. Поверьте мне, сударь. В этом правиле нет исключений.

— Почему же тогда дворянство и буржуазия отдали власть? — спросил Яковлев. — Ведь на их стороне были и деньги, и сила.

— Значит, у кого-то этих денег оказалось больше, — сказал Кобылинский. И, резко повернув разговор на другую тему, спросил: — Вы действительно привезли деньги для нашего отряда?

— Вы в этом сомневаетесь? — удивился Яковлев.

— Это хорошо, что привезли, — сказал Кобылинский, и Яковлеву показалось, что он произнес это с облегчением. — В последнее время управлять отрядом становится все труднее. Выдача жалованья подтянет дисциплину.

— Я надеюсь на это, — заметил Яковлев.

Кобылинскому хотелось спросить о многом. В первую очередь о том, что происходит в обеих российских столицах, чего хотят большевики в самое ближайшее время, как будет организована их власть? Какая судьба ожидает Николая II и что будет с его детьми? Зачем их хотят увезти в Москву? В его сердце появилась неосознанная тревога.

За восемь месяцев тобольской ссылки Евгений Степанович Кобылинский помимо своей воли привязался к императорской семье. Кротость царских дочерей его просто поражала. В них не было ни высокомерия, ни заносчивости, ни малейшей попытки показать свое превосходство над кем бы то ни было. Они были постоянно чем-то заняты. Рукодельничали, читали, сами стирали себе белье и гладили одежду, во время прогулок по ограде иногда озорничали, смеялись над остроумными шутками и вовсе не походили на надменных девиц, какими представляли их те, кто не знал. И в то же время в их поведении, взглядах, самых простых жестах было что-то такое, что даже грубым людям не позволяло относиться к ним без уважения. Кобылинский долго размышлял над этим и, наконец, пришел к выводу: внутреннее достоинство. Они сохраняли его во всех ситуациях, но, что было еще важнее, уважали это же достоинство в остальных.

Царевич Алексей тоже был таким же ребенком, как и все. Любил играть, особенно кататься с горки, иногда пилил с отцом дрова, расчищал от снега дорожки в ограде. В такие дни он весь сиял, с его лица не сходила радостная улыбка. Он бросал снежки в сестер, они отвечали ему тем же, и за оградой губернаторского дома начинал звенеть веселый смех. В такие минуты Государь отходил в сторону, становился у стены дома, закуривал и молча смотрел на детей. Он любил их до самозабвения и когда они затевали веселые игры, радовался вместе с ними. У него было совсем другое детство. Его с малых лет готовили к управлению великой страной, и поэтому вся жизнь с первых шагов была подчинена неумолимому и жесткому дворцовому протоколу. В нем не было места для веселья и детских игр.

Но радость на лице Алексея была редкой. Смертельная болезнь, унаследованная по линии матери, уже начала отражаться на его характере. Он все больше становился замкнутым, иногда часами молча сидел один в комнате, и в такие минуты ему не хотелось видеть никого, даже горячо любимого отца. Он брал в руки книгу, но, прочитав одну-две страницы, клал ее на колени, откидывался на спинку стула и молча смотрел в занавешенное окно или на стену. Никто не знал, о чем он думал в такие минуты. Может быть, спрашивал Господа, за что тот послал ему такие испытания, может, думал о России, в которой после охватившей народ смуты он уже вряд ли когда-нибудь станет царем, но близкие старались не нарушать его уединения. Болезнь Алексея уже давно стала болезнью всей семьи. Это заметил и Кобылинский.

Он много раз говорил о болезни Наследника с лейб-медиком царской семьи Евгением Сергеевичем Боткиным, постоянно находившимся при Алексее. Но в ответ слышал только одно: «Я лишь облегчаю боль. Устранить ее причину ни я, никто другой не в силах. Все зависит только от Господа»…

Кобылинский тяжело вздохнул и повернулся к Яковлеву. Чрезвычайный комиссар смотрел на окна губернаторского дома. Он так внимательно вглядывался в них, что можно было подумать, будто комиссар надеется увидеть там какие-то тайные знаки. Но Яковлев, словно очнувшись, вдруг спросил: