Алтай 2009-01 - [17]

Лев Давидович Троцкий убеждал слушателей школы в том, что религия — это продукт темноты русского народа. А Яковлев был крещен в православной церкви, и помнил, как по праздникам ходил с матерью и бабушкой слушать торжественные богослужения. Церковь казалась ему светлым храмом, в ней хорошо пахло ладаном, иконы сверкали позолотой, а с клироса доносилось такое мелодичное и чистое пение, от которого замирала душа. После богослужения священник угощал прихожан сладкими, как пряники, просфорками, и когда маленькому Васе однажды не досталось угощения, он заплакал. Бабушка долго утешала его, но потом они вместе зашли в лавку, и она купила ему большой медовый пряник.

За границей, в отрыве от родины, все это вспоминалось с особой остротой. Поэтому Яковлев спросил Троцкого:

— А как с песнями? Их тоже надо забыть?

— А что они прославляют? — спросил Лев Давидович и убежденно сказал: — Ту же темноту и забитость народа. Мы сочиним новые, революционные песни. И сказки придумаем новые.

— Но ведь если отобрать у народа его песни и сказки, он и народом быть перестанет, — заметил Яковлев.

— Мы воспитаем из русских другой народ, — сказал Троцкий. — Когда будут уничтожены церковь, дворянство, буржуазия, тогда и народ станет думать по-другому. Бытие определяет сознание, товарищ Яковлев.

Троцкий, блеснув пенсне, засмеялся коротким заливистым смешком, засмеялись и остальные. Яковлев смущенно замолчал, почувствовав, что в такой атмосфере дискуссию продолжать бесполезно. Но песни и сказки, услышанные в раннем детстве и вошедшие в душу вместе с молоком матери, выбросить из сердца было не так-то просто. В минуты печали или безысходного одиночества они вспоминались сами собой, их мелодии и слова начинали звучать независимо от желания. Они снимали боль с сердца, облегчали душу. Нет, не зря люди сочиняют песни и не зря у каждого народа они свои.

В болонской школе у Яковлева начались первые расхождения с той частью социал-демократии, которая считала Россию никчемной страной и действовала в ней только для того, чтобы приготовить из нее запал для всемирной революции. Иногда он вспоминал убитого им у железнодорожных мастерских жандарма и шестерых его детей, оставленных сиротами. «Захотят ли они поддержать революцию? — думал Яковлев. — Сделает ли она их жизнь без отца более счастливой?» Чувство совершенного греха начинало вызывать в его душе если и не раскаивание, то дискомфорт.

Из Болоньи Яковлев уехал в Бельгию, где устроился на работу на одном из электромеханических заводов. С российской социал-демократией поддерживал постоянную связь, но дружил и с местными социал-демократами. Много читал, постоянно занимаясь самообразованием, и жадно впитывал европейскую культуру. В совершенстве выучил французский язык, мог свободно объясняться по-английски. Но никогда не отделял себя от России, постоянно подчеркивая, что ей более всего нужны образованные люди.

Мировую войну встретил со смешанными чувствами. Она предвещала слом всего европейского мироустройства, но в то же время доставляла много неудобств. Прежде всего потому, что резко сократила возможность общения между российскими эмигрантами. Они оказались в разных странах и для того, чтобы встретиться друг с другом, надо было совершать длительные и дорогостоящие кружные поездки. Легче всего было Ленину и его группе. Они находились в Швейцарии, сохранявшей нейтралитет, выезд и въезд в нее не создавали проблем. Но за всю войну Яковлеву ни разу не удалось встретиться с Лениным.

Они встретились в октябре семнадцатого в Петрограде на втором съезде Советов, с трибуны которого Ленин объявил о том, что вся власть в стране переходит в руки рабочих, солдат и крестьян. Ленин вышел из зала, в котором уже почти сутки, сменяя другу друга, выступали с разными заявлениями делегаты, и направился в комнату, где для него был приготовлен чай. В последние дни он почти не спал и выглядел уставшим. Он постоянно потирал покрасневшие глаза, и часто моргал короткими рыжими ресницами. Яковлев оказался в этой комнате случайно, он зашел туда, чтобы поздороваться с Луначарским. Они не виделись с ним семь лет, с тех самых пор, как Яковлев уехал из Болоньи. Луначарский обрадовался ему, но еще больше обрадовался Ленин.

— А-а-а, вот кого я вижу, — сказал он, переступая порог. — Вы прямо из-за границы? — и протянул Яковлеву руку, словно они расстались с ним только вчера.

— Из-за границы я уже почти два месяца, — ответил Яковлев, удивившись тому, что Ленин так хорошо запомнил его по Капри. — На съезд прибыл полномочным делегатом от уфимской организации.

— Нам очень не хватает таких людей, как вы, — сказал Ленин. — Немедленно включайтесь в работу. — И тут же повернулся к стоявшему рядом с Урицким Подвойскому: — Телеграф на Мойке в наших руках?

— Готовим группу для захвата, — ответил Подвойский.

— Направьте туда товарища Яковлева. Он лучший специалист по захватам. Я это говорю самым серьезным образом.

Так Яковлев сразу оказался в самой гуще революционных событий. Он не только захватил с приданной ему группой телеграф, но и прогнал юнкеров, попытавшихся отбить его у большевиков.