Альпинист в седле с пистолетом в кармане - [2]

К сараю подошла группа громко разговаривающих людей, первый нес фонарь «летучая мышь». Они сели на земляной пол, свободный от сена у ворот, кто-то принес ящики, и разложили на них карты. Говорил все один, басовитый. Остальные повторяли: «Так! Так! Здесь!..» Какие-то границы, противо-танковые направления…

За серединой ночи произошло событие, очень чувствительное для штатского и аспиранта, впервые попавшего в армию. Уже приближался рассвет, а командиры все сидели и сидели и рисовали карты. Внезапно кто-то пнул меня сапогом в бок и сказал: «Принеси воды! Попить». Сначала и с полусна я вообразил пинок шуткой Великанова, лежавшего рядом.

Сонная чушь! Карп Миронович Великанов, тридцатилетний доцент нашего Политехнического института, кандидат экономических наук, отец четверых детей, наш настоящий и идейный и даже всеобъемлющий вождь, позволит ли себе хамский жест?

Прокрутив события дня и отбросив шелуху, я встал. Было уже седьмое июля 1941-го года. Я встал. Командиру, который пинал меня, до ведра с водою было два шага, а до меня один шаг. Почему он меня разбудил? Какой бесчувственный эгоизм, неуважение к человеку! Какова эта армия? Простого солдата, спящего, можно пинать ногами и отдавать дурацкие приказы, думал я. Сделал бы вместо одного шага два и напился. Но я встал, не быстро, но встал, поднял ковшик, утонувший в ведре до дна, и подал самому высокому, в выцветшей хлопчатой гимнастерке с орденом Красного Знамени, почему-то висевшим очень высоко, почти на шее. Он напился, разливая воду на свои сапоги и галифе, и возвратил ковшик, на меня не взглянув. Нехороший человек, подумал я. Значит, в советской армии можно так издеваться над солдатом! Я ему не понравился? Он завидовал мне? И еще, и еще другое приходило на ум.

Об этом событии я вспомнил через два года. Тогда я уже был капитаном, и у меня был ординарец Кролевецкий. Во время тяжелых боев, после трехсуточного неспания, сидя в маленькой землянке, я полтора часа кричал в молчащую телефонную трубку: «Роза… Роза… Я — Тюльпан». Кролевецкий спал у моих ног на полу землянки, подложив под себя три березовых полена. Я, не делая шагов и не вставая, слегка тронул его ногой и сказал: «Кроля, подай воды!» И тут вспомнил все мысли первого дня на войне. Как на экране возник ответ — я стал настоящим военным человеком, а военный сможет послать на смерть сто человек только за тем, чтобы ответить на дурацкий вопрос: какая часть противника стоит перед ним? Или разыграть другой сюжет, нужный сейчас. А ты… разбудить человека… пнуть ногой… — подать воды? Среди сотни, которую я или другой офицер пошлет на смерть, будут и отцы трех детей, и отцы малолетних пятимесячных Лен, и даже Ломоносовы и Эйнштейны. «Подать воды?»…

Не сразу мы, штатские, поняли, что такое армия, но зато сразу поняли, что такое война. А Кролевецкий спал на трех поленьях, считая, что чем чаще просыпаешься, тем больше спишь. «Какой же сон, — говорил он, — если ты лег и встал, не перевернувшись на другой бок». Еще он говорил: «Надо потеть работу», и много интересных других слов у него было.

РАЗВЕДЧИКИ

Прошло несколько дней. Горнострелковая бригада в новгородских песках и болотах ворочалась с бока на бок как кит, выброшенный на пляж. Начальник штаба, с драной амбицией, сутками улаживал непорядки в штабе и частях, а десять альпинистов лежат на траве подле его палатки, мозолят глаза всем бегающим и суетящимся и безделием своим поддают раздражения.

На четвертый или на пятый день Цыганков (он тогда замещал должность начальника штаба) не выдержал и решил убрать нас с глаз долой.

Подойдя, вступил в центр нашего круга и, смущаясь от своей несуразной идеи, сказал:

— Вот карта! Вот задание. Приказываю: пройти в тыл противника. Захватить пленного и доставить в наш штаб. Выйти на задание через тридцать минут. И ушел.

Уходя, обернулся и добавил:

— Получите сухой паек на трое суток.

Если бы, обернувшись, он спросил: «Кто из вас стрелял из пистолета хоть раз в жизни?», — девять из десятерых ответили бы: «Ни разу в руках не держали». Хорошо, что не спросил. Чтобы ему, бедному Цыганкову, тогда делать?!

Задержись он еще на минутку, мы бы попробовали, нарушая страшную тайну, спросить: «А где находится противник?» Но он не задержался, а мы не спросили и ровно через двадцать семь минут выступили в полном составе, неизвестно куда (без командира и старшего). «Хоть бы контрольный срок назначил!» — сказал Ваня Федоров, вспоминая альпинистский порядок.

«Зачем, — ответил самый старый из нас Владимир Буданов. — Здесь нас никто и разыскивать-то не станет. Пришел — привет, не пришел — твое дело. Запишут в пропавшие без вести или, в лучшем случае, погибшим смертью храбрых».

Впереди нас должны стоять еще части первого эшелона, и мы с фронта должны быть прикрыты от противника. «Для чего, в таком случае, нам вести разведку и брать языка?» — спросил умный Сеня. — «Может быть, для того, чтобы взять своего и узнать, какие наши части стоят перед нами», — ответил Ваня, один из нас еще способный шутить.

Итак, в первый раз, и сразу — за языком! Мы прошли от Геребутиц, почти до Шимска, километров тридцать. Сплошного фронта тогда еще не было. Днем сидели в кустах, ночью ходили по дороге, не видя и не встречая никого. Карта, данная нам, была совсем не настоящей, как и мы, не знавшие, куда идти и что делать. Но шли и что-то делали. И вдруг — о чудо! Прямо на нас выехал на велосипеде этот фриц — Франц Шнитке!