Алмазы Цирцеи - [21]

– Вер, как ты себе это представляешь? – опомнилась от своих невеселых раздумий Елена. – Вот сейчас я пойду и всем объявлю, чтобы сдавали мне по сто рублей в сутки? Или по двести? Сколько тут принято брать?

– Да хоть бы и по двести, – пожала плечами Вера. – С каждого ночного портье получишь, по этажам наберется тысяча двести в ночь. Горничных не имеешь права трогать, они мне сдают. Ресторан, спа-салон, солярий и магазины – опять же не твоя стихия. Но портье – это уж как водится. Должны тебе платить. Ты их босс.

– Вера, ты мне предлагаешь заняться рэкетом. – Женщину передернуло. Больше всего ее коробил спокойный тон, которым приятельница излагала этот план. – Подходить к людям и требовать с них дань… Я не смогу. Просто не смогу, понимаешь! Я со стыда умру!

– Значит, бери через посредников. Поручи собирать хотя бы Андрею Николаевичу, с шестого, его уважают, он тут старший.

– Да на меня и так кто-то доносы катает!

– Тогда пусть хоть не зря пишут! – парировала старшая горничная. Сунув косметичку обратно на полку, она придирчиво осмотрела свой накрахмаленный передник и с треском сбила с него несуществующую соринку. – А ты плюй и делай свое дело. Хочешь, я сама договорюсь с Андреем Николаевичем? Куда это годится: взрослый человек пашет по ночам, по двенадцать часов, без выходных и праздников за какие-то жалкие пятнадцать тысяч! Мне даже стыдно об этом говорить!

Елена с трудом убедила разгорячившуюся подругу ни во что не вмешиваться. Как ни заманчива была перспектива разом утроить свой доход, причем, не унижаясь перед начальством, женщина понимала, что никогда не решится на практику поборов.

– Ты просто овца! – сердито бросила ей Вера на прощание уже в коридоре, запирая бельевую. – Никто не будет тебя слушаться, пока ты не выкрутишь всем руки! Да, это жестоко, но ведь ты ни от кого не получаешь чаевых непосредственно! И что же, мириться с тем, что мальчишка коридорный зарабатывает в несколько раз больше тебя? Или портье получает вознаграждение за то, что вызывает в номер проституток? Да ты можешь в выходные брать с них и по пятьсот рублей в ночь, не лопнули бы, сдали! Не приживешься ты у нас!

– Сама вижу, – уныло ответила Елена.

Она сознавала, что предлагаемый выход единственный и ничего такого уж несправедливого в себе не заключает. На ее глазах служащие получали деньги от постояльцев за самые мелкие, ничтожные услуги или просто за красивые глаза и любезную улыбку. Русские гости могли оставить даже чрезмерно щедрые чаевые, иностранцы платили фиксированные суммы. Бывало, что очень богатые или знаменитые постояльцы не оставляли ничего. Историй о чаевых Елена наслушалась от Веры предостаточно. Та утверждала, что, едва клиент переступает порог номера, она уже может угадать, какой от него последует доход. Но помощнику ночного администратора чаевых никто не оставляет. Вера утверждала, что его доля входит в доход, получаемый портье и коридорными. То, что Елена до сих пор ничего не требовала, всех удивляло – по крайней мере в этом пыталась убедить ее старшая горничная.

Снова потянулась рутинная ночная смена. Занимаясь обычными делами, женщина спрашивала себя, что увлекательного она могла в них находить два месяца назад. Сделать выговор парням-коридорным, курившим и громко болтавшим в холле второго этажа. Перевести в другой номер постояльца, недовольного шумным соседом. Деликатно поговорить с шумным соседом, улыбаясь в ответ на хамские замечания и откровенную ложь. Поругаться по телефону со службой ремонта лифтов и потребовать составить акт о гарантийной замене оборудования. Для этого пришлось около полуночи звонить инженеру по техническому оборудованию гостиницы и получать его согласие. Трубку взяла супруга инженера, которая, прежде чем позвать мужа, устроила Елене пристрастный допрос. Женщина даже не возмутилась. Она отвечала так равнодушно, таким замороженным голосом, что даже ревнивая жена сдалась.

Елена как будто наблюдала за собой со стороны, следила за всеми действиями высокой, коротко остриженной голубоглазой женщины тридцати двух лет, одетой в черную юбку, белую блузку и лиловый форменный пиджак с вышитой эмблемой отеля на нагрудном кармане. Эта женщина больше всего напоминала ей автомат, внешне обреченный на вечное движение, пустой и инертный внутри. Она думала о том, что ей никогда не стать своей в этом мирке, где принято строчить доносы и собирать дань с подчиненных. О том, что нужно завтра же утром напроситься на прием к управляющему и поставить вопрос о зарплате ребром. О том, что уже полтора часа, как наступила пятница, в субботу утром Артем ждет ее с деньгами, а взять их по-прежнему негде. У нее все сильнее начинала болеть голова и время от времени накатывала странная, отупляющая слабость. Женщина знала, что виной тому череда бессонных ночей и нервных срывов, но ее не покидало ощущение, что она серьезно заболевает.

В два часа ночи Елена спустилась в кафе на третьем этаже и заказала большую чашку кофе-латте. Она устроилась в самом углу, под протяжно шумевшим кондиционером, за столиком для курящих, хотя сама не курила. Расположившись на плюшевом круглом диванчике, она потягивала кофе, пустым взглядом уставившись в чисто вымытую фарфоровую пепельницу с эмблемой отеля. На донышке, в крохотной лужице непросохшей воды отражалась висевшая над столиком лампа. За стойкой бара неслышно двигался бармен, красивый мужчина лет тридцати, похожий на испанского тореадора. Впрочем, он был родом из Ростова-на-Дону, как точно знала Елена, носил фамилию Козаченко и имел в родном городе жену и двух маленьких детей. Последнее обстоятельство не мешало ему любезничать с Верой, которая презирала мужской пол только в задушевных беседах с подругой.