Альманах «Истоки». Выпуск 9 - [9]

!» – говорят нам. Это «Голос Америки». Это иностранное звучание русской речи ставит точку. И нас наказывали, когда мы говорили так, что вроде бы ставился знак вопроса. Нет. Точно, конкретно, известно. Я останавливаюсь на этом неслучайно, потому что действительно кудесниками русской речи были такие мастера, как Александр Николаевич Островский, Николай Лесков.

Я опять возвращаюсь на круги своя, в детство, в то время, когда была война, не было электричества. Не было телефонов, телевизоров, Интернета – ничего не было. Был только один картонный громкоговоритель, который не выключался никогда. Утром он поднимал людей на работу, ибо опоздание на работу грозило арестом, а иногда и расстрелом. Он сообщал нам последние новости. Он сообщал нам о тех событиях, которые происходили на фронте. Это была информация. И это еще было звучание, как ни странно, вот в то суровое, мрачное, ужасное время, звучание замечательной русской речи. Тогда на радио работали крупнейшие мастера. Тогда даже было такое звание – мастер художественного слова. По радио звучали выступления Качалова – он читал Пушкина, Достоевского. Выступали лучшие русские артисты. По радио передавались лучшие детские передачи, которые являются классикой до сих пор. Я вспоминаю эти радиоспектакли, «Клуб знаменитых капитанов». Там был и Осип Абдулов, Ростислав Плятт, Всеволод Ларионов. По радио были лучшие детские сказки, передавались лучшие спектакли. Например, спектакль Художественного театра «Три сестры» я несколько раз слушал по радио в постановке Немировича-Данченко. В 43-м году были поставлены вторично «Три сестры». «На дне». Особенно поразил меня спектакль Малого театра «Волки и овцы». Я несколько раз слушал этот спектакль. До сих пор помню интонации Пашенной, которая играла помещицу Гурмыжскую, Рыжова, Владиславского, Чугунова. Эти спектакли были как живые. Не было другой информации, и поэтому воспринималась через слово, через речь та культура, которую несет русская драматургия, русская литература.

С. К. Столяров

( окончание следует )

Новое имя Григорий Егоркин

Лёшкина лёжка

Ах, как трель птичья громко

Над излучиной всей!..

Зной.

Нейтралка.

Зелёнка.

Где-то там – Алексей.

Улыбается Лёшка

С погонялом Шахтёр:

Вышла славною лёжка,

Не заметишь в упор.

За спиною крапивы

Непролазной пласты,

Слева – старая ива,

Справа – топь и кусты.

Он лежит, незамечен,

За пожухлой травой,

Утром даже кузнечик

Не учуял его:

Выгнул длинные ножки

И присел у лица.

Следом – жук мимо Лёшки,

Не взглянул на бойца.

Терпеливый он, Лёшка,

Целый день недвижим.

Муха, бабочка, мошка…

Безразличен он им.

Что ж, они не в разведке,

Как Шахтёр. Рядом чиж

Бойко скачет по ветке.

Ну чего ты свистишь?

Твои песни некстати

В этот час, потому –

Что он нынче в засаде,

Не до песен ему!

Должен он, не филоня,

Передать в штаб о том,

Сколько пушек в колонне.

Ну а песни – потом.

…Резко вздрогнули плечи,

Стало сухо во рту…

Снайпер – он не кузнечик,

Углядит за версту.

Ночь.

Излучина.

Лёжка утопает в тиши.

Чиж умолк. Только мошка

Продолжает кружить.

Вот такое кино

Тут звенит звонок? Едва ли.

И линеек нет давно.

В школе, в простеньком спортзале,

Смотрят мальчики кино.

Не за деньги смотрят – даром,

Не за рупь, не за мильён.

Школа – месяц как казарма,

А в казарме батальон.

На полу расселись прямо,

Без претензий, без обид.

На экране – Шварц с Ван Даммом,

Сигал,

Ли,

Сталлоне,

Питт…

Здесь нельзя быть не в экстазе,

Не открыть в восторге рот.

Как Арнольд врагов дубасит!

Как злодеев рвёт Жан Клод!

Брэд замочит всех в округе,

У него есть огнемёт.

Ну а Стивен из базуки

Обезвредит целый взвод.

То и дело фразы с места

(Знать, бойцы вошли во вкус):

«Я балдею от Сильвестра!»,

«Зацени, что сделал Брюс!».

Будет в плеере крутиться

Старый диск за часом час,

А кумиры биться, биться…

А потом придёт приказ:

«Бой… Прорыв у террикона…

Где разведка, мать её?..

Град…

Обстрел…

Бронеколонна…

Батальон, подъём! В ружьё!»

Слышишь из-за поворота

Этот скрежет, этот гуд?

Без базук, без огнемёта

Там мальчишки танки жгут.

Я – наган

Я был рождён как пистолет –

Не саблей, не пращой.

Мне очень-очень много лет,

Да, мне уже за сотню лет,

Но послужу ещё.

Ведь, как и прежде, мой курок

Изгибом крут и зол,

Не сточен временем боёк,

Стальной проверенный боёк,

И смазан маслом ствол.

Я помню ночь на тыщу ватт

И день черней угля,

И в брата шлёт три пули брат,

Свинцовых пули – в брата брат,

Он из меня стрелял.

В подвале штаба Колчака

Я метился в шинель

Седого дядьки из ЧК,

Казак сказал, что из ЧК.

Все пули – точно в цель.

Что дальше? В памяти забор,

Норильск, барак, февраль…

Когда чуть сзади и в упор,

В затылок – резко и в упор,

Промажете едва ль.

Теперь я стар. Но я солдат

И вот о чём прошу:

Хочу туда, где целит брат,

Сегодня в брата целит брат.

Я честно послужу!

Гуманитарка

«Разбирай, братва, подарки!» –

Слышен крик.

«Это к нам с гуманитаркой

Грузовик».

Нервный смех у ополченья –

До слезы.

Ладно б тонны две печенья,

Колбасы.

Пусть газводы – «Буратино»

И «Дюшес»,

Пусть сгущёнка, буженина,

Майонез.

Ну, варенье, ну, бананы,

Кетчуп, сыр,

Помидоры, баклажаны,

Ну, кефир.

Хрен с ним, выпьем. То же – с чаем,

Выпьем квас…

Но тампоны получаем

В первый раз.

Это ж, братцы, непорядки,

Стыд и срам!

Глядь: а там ещё прокладки –

Что для дам.