АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - [17]

— До какой степени вам важно знать о ваших героях всё?

— Нет, штука как раз в том, что я ничего не знаю про своих персонажей. Я пишу сценарий, но потом я действую словно театральный режиссер, который ставит пьесу, написанную кем-то другим. Я вообще полагаю, что актеры знают о персонажах больше, чем я. Я даю актерам роли, и мне самому интересно, что они с этими ролями сделают. Они внесут в роли что-то, что я одобрю, что я изменю, добавив нюансы, потому что актер вносит в роль кое-что из собственного жизненного опыта. Внезапно персонажи становятся сложными, объемными натурами, любую индивидуальность следует изображать объемно, без схематизма.

— Убил ли кинорежиссер, который в вас живет, кинокритика, которым вы были?

— Я никогда не считал себя кинокритиком (смеется). Моя работа в «Кайе дю синема» была до какой-то степени работой киножурналиста, студента, изучающего кино, потому что тогда я был совсем молод. Но кинокритика… Нет, это поприще мне не нравилось. Я как кинокритик совершил одну большую ошибку, мне очень стыдно, потому что я как-то раз написал разгромную рецензию на первый фильм Майкла Манна, а это шедевр. Настоящий шедевр, и теперь я благоговею перед Манном. Какой я был дурак! Но я также одним из первых во Франции написал о Клинте Иствуде, про таких режиссеров, как Джон Карпентер, Дэвид Кроненберг. Никто не относился к ним серьезно в то время. А я писал, и я горжусь этим.

2004, 2016, 2018

Печатается впервые

Питер Богданович

ВГИК, год этак 1976-й, по-моему… Вдруг — откуда ни возьмись — на полузакрытых вгиковских просмотрах (куда, сразу скажу, просачивались киноманы со всей ростокинской округи), явилась миру госфильмофондовская копия фильма Питера Богдановича «Последний киносеанс». В литерном ряду большого зала на четвертом этаже всегда восседало институтское руководство. Когда в зал входил Сергей Аполлинариевич Герасимов с Тамарой Федоровной Макаровой, по залу пробегал легкий шумок, а в киноаппаратной, наконец, начиналось долгожданное стрекотанье бобин. Ждать было чего — в воздухе носилось немало непроверенных слухов о некоторой эротической вольнице именно этого фильма тогда еще очень молодого «независимого» американского автора, и сам факт, что картина Богдановича каким-то немыслимым образом оказалась во ВГИКе, выглядел истинным чудом. Но вдруг, где-то на сороковой минуте — в момент, когда, разоблачившись донага, юный герой Тимоти Далтона с молодеческой прытью начал услаждать изнемогающую от жажды запретного греха сорокалетнюю героиню, сердце создателя фильма «Комсомольск» не выдержало, и Апполинер, сильно опережая свою спутницу, вышел из зала под смешливое шушуканье вгиковской гопоты. Я, кстати, ни в коей мере не хотел бы сейчас бросить хоть малый отблеск тени на фигуру этого замечательного, поистине великого мастера, о котором снял фильм «Богатырская симфония», мастера обожаемого своими восторженными учениками, среди которых, между прочим, великая Кира Муратова, которую уж никак нельзя было заподозрить в сервильности к властям с их первобытным пуританизмом. Но факт есть факт, и почему-то именно с него, раз мы выбрали для этой книги «антикиноведческий» формат, мне захотелось начать. И вот, спустя ого-го сколько лет, на террасе пятизвездочного отеля «Бельведере», в раскаленном от солнца Локарно мы разговариваем с уже практически классиком маэстро Питером Богдановичем, которого вполне можно назвать «киноведческим» режиссером, поскольку — помимо того непреложного факта, что с «Бумажной луны», по сути, ведет отсчет стиль «ретро» — он всегда очень был глубоко погружен в историю кино, общался с великими, писал о них статьи, снимал о них фильмы — один только документальный фильм о Бастере Китоне чего стоит! Да, собственно, и эта картина «Кошачье мяуканье» помимо своей художественной ценности является своего рода ревизией образа инфернального магната, героя великого фильма Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» Уильяма Рэндолфа Хёрста и самого Чарли Чаплина, чьи образы вплетены в полукриминальную историю времен сухого закона. Разговор, состоявшийся на веранде «Бельведере» в августе 2001 года, завязался сам собой в ту же секунду, как только мы сказали, что приехали в Локарно из России… И я подумал, окажись каким-то чудом на этой же веранде Герасимов, как бы прекрасно — как два великих — они поняли бы друг друга…

«Все режиссеры создают что-то из ничего»

— Я бы с удовольствием съездил в Россию, я никогда там не был. Пару раз меня приглашали приехать в Москву. Но пока у меня ни разу получилось сделать это. Меня там называют Богдано́вич…

— А вы Богда́нович.

— Вообще мой первый язык — сербо-хорватский. А вот мой отец говорил по-русски, был большим русофилом. Все его любимые книги были русскими, самой его любимой книгой был роман Достоевского «Идиот». Поэтому я вырос с этим ощущением, чувством русской культуры. Мой отец был одним из последних, кто перестал верить в Сталина, он всё-таки увидел, что он был не так уж хорош. Но время войны все в Америке любили Сталина. Мы все были за Россию, а по окончании войны Россия вдруг стала врагом. Я осознал этот факт, разговаривая со многими американцами. Никто в Америке еще долгое время после окончания войны не знал, что на самом деле происходит в России.