Алкамен — театральный мальчик - [26]
Часовой оставался нем и бесстрастен.
— У, — проворчал Мнесилох, — если у тебя есть дело ко псу, называй его «братец».
Но и укоры не действовали на часового.
— Терей! — вдруг закричал Мнесилох. — Тереюшка, голубчик! — и зашептал мне обрадованно: — Вон в дверях, видишь? Начальник караула, он из деревни Лакиады. Я у него прожил месяц в прошлом году. Тереюшка, Тере-ей!
К нам подошел щеголеватый десятник с подстриженной бородкой.
— А, старина, здравствуй! Ну что тебе?
— Терей, да вознаградит тебя Афродита, наклони-ка ухо!
Терей благосклонно кивал в ответ на шепот Мнесилоха, потом удалился. Через некоторое время он вновь показался и издали стал делать нам знаки.
— Пойдем, — заторопился Мнесилох. — Он приглашает нас зайти с черного хода.
У черного хода также стояли воины и горел факел, но зевак и просителей не было. На крыльце виднелась грузная фигура Фемистокла. Когда мы поднялись к нему, воины отступили на почтительное расстояние.
— Поздно спохватился, мальчик, — покачал головой Фемистокл, услышав мой рассказ.
— Птички могли упорхнуть, — вторил ему Мнесилох.
— Дом Лисии — в Ламитрах, — размышлял стратег. — Сейчас мы пошлем туда отряд, только едва ли он сидит дожидается...
— А Эсхил, а Килик? — спросил Мнесилох.
— Старик, старик! — укоризненно произнес Фемистокл. — Хорошо ли ты выслушал рассказ мальчика? Повернулся ли у тебя язык обвинять Эсхила?
— Да, да... — согласился Мнесилох. — Эсхил исполняет завет старого поэта:
— А Килик? — продолжал раздумывать Фемистокл. — Килик неприкосновенен как жрец. Возьмешь его — Ареопаг все равно велит освободить, а шуму лишнего будет много... Вот что скажите, друзья: а не замечали ли вы чего-нибудь еще подозрительного в жизни Килика?
Неожиданно я вспомнил: Килик дверь навесил! Новую дверь, свежеоструганную, на бронзовых петлях!
Нужно сказать, что афиняне никогда не делают дверей при входах в жилые дома — вешают ковер или драпировку, и только.
— Ага, — кашлянул Фемистокл. — Все ясно. Быстроглазый ты, Алкамен, сын рабыни! Идите в театр и сидите там потихоньку, а мы сделаем остальное.
И он еще раз в знак одобрения потрепал кудряшки моих волос.
— Все тебя хвалят, — говорил Мнесилох, когда мы, спотыкаясь, брели в потемках к театру. — И меня бы хвалили, если бы я голову не прогулял. Ведь я в твои годы учился даже, зубрил «Илиаду», в хоре мальчиков пел гимны «Паллада — в бою нам защита» и «Клич громогласный». Родители ведь мои были люди знатные. Они нанимали мне учителя, твердили ему: «Учи его, пори его!» Я же вместо этого склонялся к другому учению; бывало, кричу поварам: «Вон птичка, весна пришла!» Повара: «Где, где?» А я пирог с вареньем цап — и был таков! — Мнесилох тяжело вздохнул и сильнее застучал палкой по булыжнику. — Вот, сынок... А потом настала другая школа: был я торговцем, был и разбойником морским, был рабом в Персии, потом бежал и воином был... А жизнь прошла. Голова стала белее крыльев лебединых. Теперь что надо старику? Крышу над головой, ячменный отвар, меховую накидку, мягонький плащ. Да чтоб кто-нибудь поясницу мне растирал, охал бы надо мной...
Фантазия моя заработала:
— Ничего, Мнесилох. Я непременно свершу что-нибудь великое, необыкновенное. Стану знатным, возьму тебя к себе, будет у нас дом — полная чаша, богатства будут, рабы...
Мнесилох засмеялся:
— Сам еще из рабов не вышел, а уж о рабах мечтаешь?
Я прикусил язычок. О, старый демократ Мнесилох!
Долго сидели мы в моей каморке. Ночь была непроглядна и беззвучна. Ни лязга металла, ни шороха шагов, ни шепота. Мы оба ужасно беспокоились, разговаривать ни о чем не могли. Наконец Мнесилох не выдержал:
— Пойдем, малыш, посмотрим, что там... Только держись подальше: заметит тебя Килик — снимет кожу.
Возле дома Килика был тот же мрак, далеко брехали собаки, чудились странные тени.
— Ш-ш-ш! — Мнесилох схватил меня за руку.
Послышалось чирканье кремня о железку, полетели искры, и вдруг ярко, с треском загорелся факел, а об него зажглись и другие, как будто взошло пурпурное, мерцающее солнце. Дом был окружен рядами воинов.
— Эй, Килик! — кричал десятник Терей, дубася в новую дверь. — Открой! Послание тебе от стратегов!
Дверь медленно открылась. Там, в двери, Килик поднимал руки, как бы призывая к молчанию и молитве. Медведь и другой раб вынесли из дома священную статую Диониса, увенчанную молитвенными венками. Воины в благоговении преклонили копья. Терей начал пятиться назад.
Увидев Килика, я спрятался за Мнесилоха, а Мнесилох, в свою очередь, попытался укрыться за широкой спиной первого стратега, который, оказывается, стоял в тени.
— Что делает, подлец, что делает! — бормотал, сжав зубы, Фемистокл. — Ах, хитрец!..
И он шагнул из тьмы, чтобы отдать команду, как вдруг из двери дома Килика выпрыгнул длинный Лисия и, подскакивая, понесся во тьму.
— Улю-лю-лю! — закричали воины и бросились в погоню.
Мы поплелись за ними. Мнесилох страдал от одышки, а я — не мог же я его оставить и мчаться впереди!
Вот наконец и колоннада нашего храма. Воины стоят растерянные, опустив копья, факелы трещат и коптят.
