Алия 70-х... - [38]

Я ЕХАЛА В НИКУДА ИЗ СОВЕТСКОГО СОЮЗА...

Я принадлежу к тем людям, которые ехали прежде всего потому, что хотели уехать из России. Жить там не было возможности. Мне и теперь кажется, что всякий нормальный человек без различия национальности должен оттуда уехать. Там вставляют другие сердца и души, там воспитывают роботов. Чтобы остаться живым, надо не быть там. Там живут во внутренней эмиграции люди умные, образованные, интересные... Среди них много моих друзей. Они собираются вместе, поют русские песни, пьют русскую водку... Это страшно. Многие из них — евреи. Там не стоит вопрос: кто ты? кто я? Там ясно, что мы с тобой не можем жить, дышать...

Я долго колебалась, сопротивлялась Борису, который хотел ехать. Он бесконечно, безудержно, до фанатизма влюблен во все, что называется еврейским. Как только появилась возможность отъезда, он заболел этим. И мы стали ездить к каким-то людям на беседы, читали там таинственные письма из Израиля. Я же ездила, разговаривала, принимала участие исключительно для него, не очень сама увлеченная всем этим... Я не была больна Израилем никогда.

ЗДЕСЬ Я СТАЛА ЕВРЕЙКОЙ...

Я не была больна Израилем никогда, я заболела им здесь. Мы здесь стали старше — там мы были детьми — здесь повзрослели. Проживи я там до конца жизни

— я бы так и умерла ребенком... Здесь я поняла жизнь иначе. Я познакомилась с чуждыми мне раньше понятиями еврейства. Здесь я стала еврейкой, хотя наверно всегда была ею. Я совершенно случайно поступила правильно, приехав сюда. Эта страна сделала со мной что-то такое, чего никогда не произошло бы там, при любых, хороших или плохих условиях. Я никогда не поняла бы там, что мое еврейство меня к чему-то обязывает, я не поняла бы там, что я еврейка. Какое-то хамство, имеющее отношение ко мне одной я могу пропустить, другое хамство, имеющее уже отношение к нам, я пропустить не имею права, потому что дело не во мне одной. Я благодарна Борису, что он заставил меня покинуть то и там, приехать именно сюда, а не в другое место.

Хоть фанатизма я всегда опасалась, но есть фанатизм нужный, должный, без которого ничего не делается.

БЫЛО ОЧЕНЬ СИМПАТИЧНО НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА...

Мы прыгали, как в холодную воду, закрыв глаза и очень мало думали о том, будет ли у нас работа... Было очень симпатично начать все сначала, родиться заново, учить, познавать все заново. Мы легко бросили наше несложное имущество, взяли книжки и подушки и умчались, не оглядываясь. Борис говорил, что, очевидно, будет работать трактористом и что ему все равно, где работать, лишь бы в Израиле! Я же надеялась читать рассказы и фельетоны со сцены... А иногда решала, что я должна покончить со сценой, что переезд в новую страну и будет для меня началом новой жизни, новой профессии... Страсть оказалась сильнее меня. Вне зависимости от страны, климата и правительства я не могу не работать на сцене. Но здесь почти нет работы для русской актрисы на русском языке. При существующей потребности в русском слове, работа русскоязычных актеров не организована, они тонут, плывут, выплывают сами по себе, в зависимости от способностей каждого и способностей отнюдь не актерских. Зато здесь нет худсовета, который потребует с меня обязательный фельетон о достижениях советской власти. Вырвавшись, я с упоением стала здесь читать, играть Чехова, Бабеля, Лескова, потом Пастернака, Цветаеву, Мандельштама... Это затормозило мое изучение иврита, без которого абсорбция невозможна, но, очевидно, со мной это иначе не могло быть.

Я МНОГОГО НЕ ПРЕДПОЛАГАЛА ИЗ ТОГО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ...

К сожалению, я еще не читаю на иврите настолько, чтобы познакомиться с литературой Израиля, но кое-что я прочла в переводах, о многом мне рассказывали — это очень интересно. Израиль существует менее тридцати лет — он еще не мог дать миру великих деятелей культуры... Условия существования тоже несколько необычные: постоянные войны, угрозы войн, «быть или не быть»... Но и в этих условиях сделано много. В Израиле вроде бы не существует «большого» театра, театрального направления, но есть очень интересные театральные эксперименты, отдельные спектакли высокого уровня. И это не только в области театра: достаточно часты неожиданные встречи с явлениями большого искусства на фоне кажущейся общей серости. Кто-то стонет от скуки, от «некуда пойти», а у кого-то не хватает времени, чтобы все охватить.

Я готовлюсь к репетициям на иврите. Меньше всего я могла предположить, что буду изучать язык в такой степени, чтобы на нем работать. Мне трудно поверить, что это случится когда-нибудь, но случиться должно. Я многого не предполагала из того, что случилось.

А ПОСЛЕ УЛЬПАНА — СПЛОШНОЙ БЕГ В ПОИСКАХ РАБОТЫ

Наша жизнь в ульпане: море, зелень, красиво, совсем тебе не пустыня... А после ульпана — сплошной бег в поисках работы. Боря работал шофером, рабочим на складе, рабочим в типографии, пекарем, слесарем... Я работала уборщицей на вилле... Иногда случайные концерты, случайные спектакли у Бори... Программа — Чехов, Бабель на русском языке, стихи, — другая, третья программа... Найти зрителя, найти возможность выступить... Никогда неизвестно, что будет завтра: возможно, будет выступление, а, возможно, пройдут месяцы в поисках и надеждах. Сегодня мы работаем в театральной школе: Боря там уже несколько лет преподает мастерство пантомимы, я же только начала работать... Легче ли ему от того, что на сцене он работает без помощи слова? Конечно: он ведь может работать в любом концерте, но это совсем не значит, что такая возможность ему предоставлена. Дело в том, что в Израиле, как наверное и в других странах, существуют свои замкнутые актерские круги, в которые трудно проникнуть.