Алина: светская львица - [8]

О том, что на сей раз д’Антес танцевал мазурку с Натали Пушкиной, гордая Мэри не написала. Княжна старательно делала вид, будто не замечает поведения Жоржа.

Сама Алина, как ни странно, мало помнила о своем первом бале! Лишь волнение, лишь эти накаты музыки, стук и шарканье сотен ног по паркету и блеск тысяч свечей; и статную фигуру царя, — он следовал по залу, окруженный почтительной пустотой.

В толпе, правда, бросалась в глаза эта странная пара: маленький, смугло-желтый, с ясным оскалом и стеклянным каким-то взглядом Пушкин и его знаменитая жена, на полголовы его выше. Увы, со своими косматыми бакенбардами и ногтями, похожими больше на когти, с дерзкими взглядами на красивых дам и странным жеманством порывистых, страстных движений, с лицом, изрытым морщинами от этих страстей африканских, он казался совсем уродом. Жена его и впрямь изумительно хороша, но было в этой безупречной красавице что-то уже неземное, точно тень страдания запечатлелась на лбу ее. Прочих гостей Алина не запомнила.

Кроме, конечно, слов и глаз Базиля!.. Удивительно: она не сразу узнала месье д’Антеса. Или боялась взглянуть в его сторону? Нет, не боялась: ей было почти все равно! Теплая рука Базиля, так чувствуемая через перчатку, вела ее уверенно и нежно, увлекала, куда хотела.

Милый, милый Базиль! Прошло не более двух недель, как Алина увидала его впервые. На третий день после первой встречи она написала ему письмо, такое искреннее, глупое, неискусное. Он жутко смешался, когда в прихожей, подкараулив его, Алина сунула ему в руку записку.

И на следующий день (а Базиль является к дядюшке почти ежедневно) он принес ей этот букетик из мелких и очень ароматных белых роз. И вложил в руку, не сказав ни слова.

Алина страшно боялась, что Базиля не пригласят к Голицыной. Нет, он шепнул ей в прихожей, что должен там быть! Она ответила, что мазурка — его, его…

Из дневника Алины:

«Итак, болезнь двух мне самых близких людей приключилась на этой неделе. Во-первых, Базиль простыл, и хотя он пишет, что опасности нет никакой, я страшно волнуюсь. Ведь он есть все, чем я обладаю в жизни. Больна и бедняжка Мэри. Утверждают, что тоже простуда. Но мне кажется, это нервическое. А что же барон? Он так увлечен своим новым предметом, что вовсе ее забыл. Это жестоко, но я его понимаю: перед новой любовью прежнее увлечение кажется докучным заблуждением.

Кстати, на бале у княгини Бутеро я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, ему было просто не до меня. Он жадно выискивал кого-то взглядом в толпе, вдруг устремился к одной из дверей, и через минуту я увидела его возле госпожи Пушкиной. До меня долетел его взволнованный голос:

— Уехать — думаете ли вы об этом — я этому не верю — вы этого не намеревались сделать…

Через полчаса барон танцевал с нею мазурку. Как счастливы казались они в эту минуту!

Но что же такое эта мадам Пушкина, наконец? Я спросила бы тетушку — однако она в обиде за Сергия Семеновича и сильно раздражена. У Мэри также лучше не спрашивать. Что ж! Подождем, понаблюдаем…»

Глава седьмая

Масленица 1836 года закончилась большим балом у Бутурлиных. Бал сей имел своим следствием то, что барон д’Антес окончательно понял: он любит Натали, и любит ее слишком сильно, чтобы скрывать это от света. Уже не тщеславие избалованного красавца, а юношеский порыв овладел им с силой, которую в чувствах своих д’Антес и не подозревал до того. Мэри Барятинская с ее миллионом вылетела из его головы. Правда, мысль о ней снова возникнет в удалой и расчетливой сей голове месяца четыре спустя, когда Натали, ожидая очередного ребенка и нося траур по свекрови, на время исчезнет из его поля зрения. Любовь и расчет будут бороться в молодом человеке, и тогда победит, между прочим, любовь. Императрица Александра Федоровна назовет это все «новомодными страстями в духе романов господина де Бальзака» и, возможно, точнее всех определит дух времени, так ярко отразившийся в характерах участников злосчастной интриги.

Увы, Алина также не знала, что интрига ее жизни раскручивает свою пружину, и наблюдают за ней весьма любопытствующие глаза. Глаза эти были белесые, выпуклые, всегда привычно надменные и от этого как бы слепые, но одновременно и пронзительные. В народе такие глаза непочтительно называют обычно «бельма». Правда, владелец их в молодости считался чуть не первым красавцем Европы, но к 1836 году ему пошел уже пятый десяток. Теперь он носил корсет и накладку на лысину, — досадный след многочисленных побед у прекрасного пола. На бале у Бутурлиных он дважды спросил об Алине, и это запомнили все, бывшие в зале.

15 февраля был вечер у Нессельроде. Едучи на этот скучнейший раут, Алина и представить себе не могла, что встретит там, возможно, самую интересную женщину в Петербурге. Посреди вечера в салон вошла дама, и все стихло. Тишина повисла на миг лишь, но этого было б довольно, чтобы смутить вошедшую. Та, однако, безмятежно приблизилась к хозяйке, сияя полными плечами и тугими иссиня-черными локонами. Алина видела, как смешалась мадам Нессельроде, обычно такая нахальная. Черные глаза вошедшей казались веселы и как-то особенно, странно блестящи. Платье ее было царственно роскошно: из золотой парчи и тяжелых старинных пепельно-серых кружев. Толстая, почти грубая золотая цепь с большим католическим крестом из брильянтов придавала ей вид гостьи из эпохи лат и турниров. Впрочем, и сей пышный наряд тускнел рядом со свежестью, силой и даже дерзостью, которыми был отмечен весь ее облик.