Алхимия убийства - [3]
Экспонат выставки, оставляющий наиболее ошеломляющее впечатление и вызывающий много споров, — это 300-метровая стальная Эйфелева башня, самое высокое на земле творение рук человеческих, вдвое превышающее Великую пирамиду Гизы. Деятели искусства решительно выступили против строительства башни, расценив переплетение стальных конструкций как предательство французского искусства и истории и назвав ее Вавилонской башней.
Как жаль, что я сейчас не на выставке, а иду по темной безлюдной улице в районе, имеющем более яркий социальный колорит, чем Барбари-Коуст[4] в Сан-Франциско.
Как мне рассказывали, Монмартр получил свое название, потому что шестнадцать веков назад у подножия холма обезглавили святого Дионисия. По преданиям, он поднял с земли свою голову и отнес на вершину холма, от этого пошло название Mons Martyrum — Гора мучеников. В течение столетий здесь находилась деревня с ветряными мельницами, которые мололи муку для Парижа. Но постепенно город разросся, и холм стал его частью.
Когда на мельницах перестали молоть муку, в них разместились кабаре и танцевальные залы, стали слышны непристойные шутки. Скандальные исполнительницы канкана, художники и поэты, представители богемы с длинными волосами, бунтарскими убеждениями и свободными взглядами на любовь стали переселяться из Латинского квартала в эту деревушку с великолепными видами и низкой платой за жилье.
Мои размышления о Монмартре прерываются, и я застываю на месте, увидев человека в черном, который вышел из двери в двадцати шагах впереди меня и остановился в свете фонаря. Я делаю вид, будто с интересом рассматриваю лампы, выставленные в витрине магазина, где хозяин оставил зажженной масляную лампу, чтобы был виден его товар. У меня с собой китайский веер, и я прикрываю им лицо.
Холод пробегает у меня по спине, когда я уголком глаза рассматриваю мужчину.
— Боже мой, — шепчу я. Как такое могло случиться, что человек, которого я разыскиваю, вдруг появился передо мной?
До смерти напуганная, не в силах бежать обратно по темной улице, я стою как вкопанная, а он зажигает сигарету. Я вижу, что у него взъерошенные темные волосы, выбивающиеся из-под канотье, на нем мешковатые брюки и длинный, дешевого покроя сюртук.
Хотя одет не совсем так, как человек, с кем у меня произошла стычка в Нью-Йорке, производит он то же самое впечатление: бедный иммигрант из Восточной Европы, недавно сошедший с парохода на острове Эллис.[5]
Он оборачивается и смотрит прямо на меня. Теперь я вижу, что у него борода и круглые, в золотой оправе, очки.
Опускаю руку в карман и зажимаю в ладони резиновую спринцовку с кислотой. Кроме полицейского свистка у меня есть необычное оружие, которое я переняла у проституток из трущоб Мехико. Они держат при себе небольшую, помещающуюся в ладони резиновую спринцовку, наполненную острым перцем и их мочой. Этим содержимым можно брызнуть в глаза чересчур агрессивным мужчинам. Скромность не позволила мне воспользоваться своей телесной жидкостью, и вместо нее я налила кислоты для пайки, которую взяла у горничной в гостинице.
Человек в черном отворачивается и уходит в противоположном направлении.
Вдали, впереди него вижу огни на площади Бланш. Взяв себя в руки, неторопливо следую за ним, радуясь, что он направляется на проходящее там празднество.
Мысли кружатся в голове как призраки на чердаке. Так нашла ли я его наконец? Просто невероятно, что я покрыла расстояние в тысячи миль, провела неделю в Париже, пытаясь выследить его, а он вдруг появляется прямо передо мной.
Когда я подхожу к площади Бланш, ночь озаряется яркими огнями и оглашается людским весельем. Время раздвинуло занавес веков, старые кладбища отдали своих мертвецов, живые призраки заполнили освещенные кафе, а разодетые гуляки толпятся на площади.
Недавно открытое кабаре «Мулен Руж», что значит «Красная мельница», сверкает красными лампами на крыльях, вращающихся как у старых мукомольных мельниц. Кафе и кабаре, обступающие площадь, переполнены гуляющей публикой. Веселые возгласы, взрывы смеха и пестрая толпа в странных костюмах приветствуют меня.
Пока я преследую человека в черном, дорогу мне пересекает римский сенатор в простыне вместо тоги и с лавровым венцом на голове. Мимо проходит королева Виктория в белых кружевах и черном шерстяном платье. Королева не только выше и полнее, чем на картинах, но у «нее» еще борода и озорная улыбка богемного поэта. Карл Великий сошел с постамента своего памятника перед собором Парижской Богоматери и шествует в золотой короне и нагруднике и с громадным кубком вина в руке в окружении приплясывающих кокоток — классических французских проституток, одетых, или, скорее, раздетых, как лесные нимфы, поскольку то, что на них, одеждой не назовешь. Все это под аккомпанемент зажигательного канкана и восторженных восклицаний мужчин, теснящихся вокруг женщин, которые вскидывают ноги, демонстрируя кружева.
Президент страны призвал парижан веселиться в этом году, несмотря на страх, посеянный террористами, и эпидемию гриппа. Хотя президент сочувственно относился к бедственному положению горожан, все равно на его жизнь было совершено неудавшееся покушение накануне торжественного открытия Всемирной выставки.
