Алхимики - [23]

Жизнь в Черном доме нельзя было назвать легкой; один за другим тянулись однообразные дни, наполненные работой и брюзжанием старой Грит — правда, работалось здесь не хуже и не лучше, чем в других домах. Редко предоставлялась возможность куда-нибудь выйти, но это не слишком расстраивало девушку. На кухне, да еще в пристройке за домом, где помещалась прачечная, она чувствовала себя настолько свободной, насколько это вообще было возможно.

Нижний этаж, кухня и прачечная находились в полном ее ведении — это была ее вотчина, ее маленькое королевство. Подданные, пузатые горшки и котлы, стояли в ряд, сияя начищенными до блеска боками; соусники и сковородки составляли почетный караул; место перед очагом, всегда аккуратно выметенное, было лобным местом, а жаровня — ратушей. Торговая палата расположилась на полке с кружками, откуда ее купцы, наполненные до краев, отправлялись в странствие по неведомым землям хозяйских покоев и куда потом возвращались, опустошенные, терпеливо снося головомойку, которую Сесса устраивала им в чане с водой. Посудный шкаф был сокровищницей, а два больших деревянных ларя, Фалле и Моа (как она их окрестила) — неприступными замками, в которые ни один враг не смел сунуть носа, и каждый вечер Сесса лично расставляла караулы — несколько мышеловок с превосходными тугими пружинами. По праздникам над кухонным королевством поднималось райское благоуханье, в котором аромат жареного мяса смешивался с запахами гвоздики и имбиря. Пивной бочонок, важный, как епископ, начинал проповедь, тонувшую в веселом шипении и бульканье, но куда более приятную для людского уха, чем те, что произносятся с церковной кафедры.

Воображение расцвечивало окружающий мир, благодаря ему жизнь казалась не такой скучной и монотонной. Еще был Йоос, славный, добрый друг, встречи с которым совсем недавно приносили девушке радость… Где же это теперь? Почему все вдруг ушло? Как случилось, что в душу въелась безжалостная тоска, а в сердце поселился страх?

Прижав руки к груди, Сесса опустилась на пол перед очагом; так она сидела до тех пор, пока в кухне не стало темно.

Огонь еле теплился. Девушка совсем закоченела, но не замечала этого — мысли ее блуждали далеко. Перед глазами стоял образ, уже не раз являвшийся ей во сне: окутанный золотистым сиянием, он излучал свет, будто ангел Господень, но сам скрывался в тени. Она любовалась им, как иконой в церкви, восторженно, со сладостным замиранием сердца, пока не отдавала себе отчета в том, кто же стоит перед ней. Но, внезапно разглядев лицо призрака, девушка ощутила смущение и растерянность — ее собственная душа раскрылась перед ней, и увиденное вызвало испуг и смятение.

— Пресвятая дева на небесах, смилуйся надо мной, — чуть слышно прошептала она. — Матерь Божья, спаси от греха… Если бы я могла… Ах, владычица небесная, возьми мое сердце! Я не в силах совладать с ним…

Холод привел Сессу в чувства. Она пошевелилась, с трудом распрямляя затекшие плечи, и услышала, как сквозняк раскачивает наружную дверь пристройки. Дверь не должна была оставаться открытой, и девушке вновь стало не по себе. Она зажгла свечу и выглянула наружу. В тот же миг вокруг нее кольцом сомкнулись крепкие руки, а в щеку ткнулась заросшая щетиной щека.

Вскрикнув, Сесса вырвалась, запнулась о скамеечку и едва не села на пол; вошедший успел поймать ее за руку, но сам отшатнулся, заслоняя лицо от пламени свечи. Все же служанка успела разглядеть его и с облегчением воскликнула:

— Слава Иисусу! Господин Ренье! Бог мой, вы ли это?..

— Второй раз ты называешь меня богом, — ответил пикардиец, моргая и корча рожи. — В третий раз Господь может обидеться.

— Но где вы были? Мы не видели вас со вчерашнего дня!

— Где был, туда уж не вернусь, — дернув плечом, заявил Ренье. — А всего-то дел — немного выпил и захотел подремать в тихом уголке. Нет закона, запрещающего честному человеку пить и спать — так я сказал тому пузану, окривевшему от жадности, бурдюку с прогорклым жиром, мешку вонючих потрохов, что зовется судьей. Он пожелал слупить с меня штраф за бродяжничество, но не тут-то было! Primo, я дворянин, secundo, школяр, вольная птица! Меня могут судить лишь господа асессоры Лёвенского университета. Видела бы ты, как он взбесился! Раздулся, как жаба, еще немного и лопнул бы от злости! Да ему легче пальца лишиться, чем выпустить из рук хоть один медяк! Но с меня он получил лишь воздух — и порядком испорченный!

— Правда, вы будто выбрались из выгребной ямы, — тихо сказала служанка. — Не мешало бы вам вымыться да сменить одежду.

Она отвела пикардийца в прачечную, принесла ему горячей воды и чистую рубашку. Он с наслаждением плескался в лохани, фыркая и встряхиваясь, как собака, а Сесса, не в силах унять тревогу, беспокойно расхаживала по кухне. Наконец она крикнула ему из-за двери:

— Где же господин Андреас? Разве он был не с вами?

— Мой брат Андреас идет своей дорогой, а я — своей, — ответил Ренье.

— Я думала, вы всюду ходите вместе.

— Да, пока идем в одну сторону. До сих пор так и было.

— Так где же он, где? — заломив руки, воскликнула девушка.

— Там, где стрекочут сороки — если ты не одна из них, тебе там делать нечего. — Ренье вошел в кухню, пристально глядя на служанку. Под этим взглядом Сесса залилась краской, и на ее глазах навернулись слезы.