Алхан-Юрт - [9]

На берег реки, в полукилометре от них, приглушённо урча во влажном воздухе мотором, выползла БМП. Остановилась. С неё посыпались люди, разбежались по бровке и исчезли, пропали в ночь, как и не было.

– Что за чёрт! – Артём стряхнул оцепенение, переглянулся с Вентусом, с Ситниковым. – Кто это, товарищ капитан? Может, чехи?

– Хрен его знает… Ни черта не видно, бликует. – Ситников убрал бинокль. – Не похоже вообще-то… Хотя могут быть и чехи. Дня два назад они у пятнашки как раз бэху спёрли.

– Как?

– Да как… С граника вмазали, на трактор подцепили и уволокли в горы. Как раз где-то здесь, вот в этих вот холмах.

Бэха мёртвым железом стояла на берегу. Гладкий, играющий под луной серебром ствол поблёскивал на фоне чёрного корпуса. Движения никакого не было. Люди как вымерли, пропали в этом болоте.

Иллюзию разрушил Ситников:

– Нет, это не чехи. Это пятнашка. Они здесь уже стояли. Просто позиции сменили. – Он отвернулся от болота, включил на часах подсветку. – Ладно, второй час уже. Пошли спать.

– Я здесь останусь, товарищ капитан, – Вентус кивнул на бэтэр, – там у парней место ещё есть, к ним полезу.

Ситников кивнул, поднялся и пошёл к кустам, туда, где был пехотный бэтэр и куда ушёл Игорь. Артём отправился следом.

Машина стояла на малюсенькой, чуть больше её периметра, опушке среди боярышника. Вокруг суетилась пехота, которой оказалось неприятно много. «Блин, откуда их столько? – удивился Артём. – Фишку не выставляли, что ли? …И здесь поспать не удастся».

Около распахнутого настежь бокового люка, выливавшего на полянку волны света, облокотившись на броню, стоял Игорь, матерился на солдат, поднимая очередную смену караула, фишки по-армейски:

– Давай, давай, бегом! Шаволитесь, как сонные мухи. Что, четыре часа уже и в падлу отстоять? Быстрее, а то чехи свет заметят. Прикинь, пятнадцать минут этих обмороков поднимаю, – обратился он к Артёму, – в следующий раз гранату кину, влёт выскочат у меня! Вы чего, у нас спать будете?

– А где ж ещё? Что, по-твоему, пехота немытая в бэтэре нежиться будет, а начштаба и его персональный радист всю ночь на бугорке мёрзнуть должны? И так уже яйца звенят, отморозил всё на хрен. У вас в бэтэре тепло?

– Нет, мы движок не заводим. Его сейчас ночью да по воде – за пять километров слышно будет. И соляры мало… Да ладно, нас тут много, надышим.

– А место есть?

– Найдём. У нас фишка сегодня больша-а-ая. – Он улыбнулся, пропустил вперёд Артёма и полез в люк. – Решили ночь на трое ломать, с семи до семи по четыре часа получится. Долго, зато выспаться можно. Устали люди… Под башню вон ложись, на ящики.

В машину их набилось человек двенадцать. На десантный диван с одной стороны накидали тряпья, получилась лежанка. Там разместилось четверо. Двое легли на подвешенные над диваном носилки. Ситников согнал с командирского места дремавшего там наводчика, заснул сидя. Рядом с ним захрапел водила. Кто-то лёг позади них, в углублении для брезента. Наводчик переполз на свой стульчак, примостился, положив голову на коробку КПВТ. Артём пролез мимо него под башню, стукнулся лбом о коробку с лентами, затылком о пулемёт, бушлатом зацепился за боковую турель, втиснулся в пространство между телом спящего пехотного взводного и бронёй, продавил своим весом местечко, завозился на ящиках c патронами. Ящики были навалены на попа, их острые углы резали тело сквозь бушлат, давили на рёбра. Артём поворочался, выбрал себе опору на четыре точки – один угол под плечо, один под задницу, один под колени и один под ступни, голову положил на живот парня, спавшего на месте брезента, шапку надвинул на глаза, ремень автомата намотал на руку.

Было ужасно неудобно. Нутро бэтэра тускло освещалось двумя лампочками, в полумраке, куда ни глянь, везде были навалены спящие тела. «Вот уж действительно гроб на колёсах, – подумал Артём, – братская могила. И придумают же технику. Тут и одному-то не развернуться, не то что двенадцати рылам. Одна „муха“ – и всем конец, в такой тесноте никто не вылезет. Мне так точно отсюда не выбраться. Самое поганое место: под башней, прямо в середине».

Артём закрыл глаза, сквозь дрёму подковырнул пехоту:

– Слышь, мужики, у вас фишка не заснёт?

– Не заснёт.

– А то случ-чего одна «муха» – и напишут маме, что служба у сына не сложилась.

– Сплюнь.

Артём поплевал три раза, постучал себя по лбу, зевнул и, пробормотав «не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым», отключился.

Проснулся он минут через двадцать. Отдавленное углом плечо невыносимо резало, согнутые ноги сводило судорогой. Но самое поганое то, что ужасно болел мочевой пузырь – на холоде организм, сохраняя тепло, выводил лишнюю влагу, и Артёму нестерпимо хотелось отлить. Так было всегда, в Черноречье они даже сверяли по этому делу часы – через каждые пятьдесят минут взвод, как один, просыпался и шёл мочиться.

Артём глянул на пехоту в надежде, что хоть кто-то проснётся. Но никто не шевелился, все спали.

«Не вылезти, – с тоской разглядывая груду застилающих дорогу тел, подумал Артём, – придётся терпеть. Вот сука, только что мочился же… Видимо, похолодало».

Оставшаяся ночь прошла в бредовом полузабытьи. Он то на пять минут проваливался в темноту без сна, то просыпался. Всё время в машине шло движение. Кто-то приходил с фишки, кто-то вылезал, кто-то залезал, кто-то, проснувшись, курил, кто-то подыскивал себе место. Вся эта кутерьма проходила мимо сознания Артёма, не задерживаясь в нём. Просыпаясь, он сам тоже ворочался, менял положение. Тело постоянно затекало на острых углах. Было холодно, мокрые вещи не высохли, его трясло… И всё время мучительно хотелось по-малому.