Альфред Нобель - [59]

А он очень любил пространство и свет. И очень боялся, что в дороге с ним случится сердечный приступ.

Несмотря на все затруднения и неудобства, Нобель проявлял огромный интерес к пейзажам и станциям, сменявшим друг друга за окном вагона. Всех окружающих поражало обилие дельных советов и рекомендаций, касавшихся туризма, промышленности и коммерции, которые он давал по поводу всего, что видел.

И всё это время он размышлял над своими проектами, выдвигал смелые предположения, изобретал и усовершенствовал свои изобретения. А однажды он даже захотел приобрести крупнейшую шведскую газету «Афтонбладет» и стать её редактором. Это желание он объяснил в письме к племяннику Эммануэлю: «Если бы я стал редактором газеты, моя позиция была бы следующей: не жалея сил бороться против всех видов вооружений и связанных с ними древних традиций, идущих из раннего средневековья. Я бы выступил с предложением, чтобы заводы, занимающиеся производством оружия, не торговали им и выпускали его лишь для вооружения нашей армии. Ибо единственное оправдание существования военной промышленности — это безопасность народа. Швеция нуждается в оружии. Нужно поддерживать его производство материально. Вот для чего мне нужна газета, а вовсе не для того, чтобы навязывать редакторам мои либеральные взгляды. Не стоит увеличивать неудовлетворённость страны, в которой умственные способности народа на 500 % превышают умственные способности правительства».

Здесь мы сталкиваемся с ещё одним противоречием Нобеля. Дело в том, что он по-прежнему полагал, что народ недостаточно умен, чтобы самостоятельно управлять своей страной, и что суд, занимающийся разрешением межгосударственных конфликтов, должен формироваться из членов правительств, которых он считал менее глупыми, чем простые граждане… Но стоило ему заговорить о своей родной Швеции, как его мнение сразу же менялось на противоположное!

В последние годы жизни Нобель не сбавил задыхающегося ритма своей деятельности. Переутомление и недосыпание сделали своё роковое дело, и к ужасным мигреням и другим старым болезням прибавились новые. Нобель консультировался у самых знаменитых врачей. И все они в один голос говорили ему, что он должен отдохнуть и что если он будет продолжать вести прежний образ жизни, то его земной срок истечёт очень скоро.

Вера и религиозность

Кажется невероятным, чтобы Нобель, чувствуя приближающийся конец, вдруг обратился к религии. Мешал этому, естественно, его атеизм, подпитываемый его любовью к Шелли. Однако к концу жизни Нобель стал гораздо терпимее. В 1890 году в беседе с пастором шведской церкви в Париже, который, кстати, впоследствии стал архиепископом шведским, Нобель так сформулировал свои новые взгляды: «Разница в наших религиозных чувствах скорее теоретическая, чем практическая, так как мы оба считаем, что с людьми нужно поступать так, как нам хотелось бы, чтобы поступали с нами. Я даже рискну пойти дальше и скажу, что себя я ненавижу больше, чем кого бы то ни было из моих ближних. Что касается «теории», то мои взгляды действительно кардинально отличаются от взглядов моих противников. По той простой причине, что проблема, о которой мы спорим, не познаваема, я отказываюсь принимать те решения, которые предлагает нам человеческий рассудок. В религиозных вопросах так трудно знать, во что нужно верить, так же, как построить квадратуру круга. Но в сфере наших возможностей находится ответ на другой вопрос — на вопрос о том, во что верить не следует. Я никогда не пересекаю этих границ. Любой человек, который хотя бы немного думает, отдаёт себе отчёт в том, что нас окружает великая тайна, и любая подлинная религия основывается на этой мысли. То, что люди видят — а точнее полагают, что видят, — есть лишь плод фантазии и имеет лишь то значение, которое может иметь догадка отдельного человека».

Полутора веками ранее высказывать такие мысли в присутствии пастора было небезопасно! Сформулированная Нобелем концепция божественного не так уж оригинальна. Тайная вера еретиков во все века сохранялась в их сердцах, особенно если они не посещали церковь. Правоверный же получал прощение уже за то, что он выполнял все предписываемые религией обряды. Отказ от посещения церкви и удаление от общины заставлял некоторых людей бродяжничать, говоря о себе: «Верую, но церковь не посещаю», — а затем и ударяться в туманные пророчества о космосе, озаряемом божественным светом. Об атеизме здесь, конечно, не может идти речи. Кроме того, для Нобеля религия — или то, что ему служило религией, — не должна была приносить утешения в виде компенсации всех земных несчастий в другой жизни. Свои несчастья, свою боль, как моральную, так и физическую, он умел переносить с достоинством. Кажется, он не ждал ни кары, ни награды, что, впрочем, не мешало ему быть очень требовательным к себе в вопросах морали и высоко ценить духовную жизнь.

Лето и осень 1896 года Нобель провёл вместе с Шольманом, то работая на заводе, то приезжая на какое-то время в Бьёркборн. В сентябре умер его брат Роберт. Эту смерть Нобель посчитал предостережением, так как Роберт тоже страдал спазмами и мигренями. Нобель обратился за консультациями к крупнейшим парижским специалистам. Ему поставили диагноз: «острая форма грудной жабы». А в октябре Нобель написал Шольману: «Это действительно ирония судьбы: мне прописали нитроглицерин, но только под измененным названием «тринитрин». Как мне объяснили, это было сделано, чтобы не пугать людей».