Аленкин клад - [4]

Я работал ложкой до пота и смотрел на костер. Огонь синими лентами бежал по сухим поленьям, закручивался розоватыми змейками, разливался тонким пологом и, точно от натуги, делался кроваво-темным.

Таежные ночи. Сколько о них сложено былей, небылиц, баек, погудок! Первую ночь в тайге я запомнил крупнозвездной, с тревожной тишиной. Такой она до сих пор живет в моей памяти. Такой, пожалуй, останется навсегда.

Наш костер, угасая, побурел, как помидор на солнцепеке, и, постреливая жаром, начал одеваться седым пеплом.

— А теперь и отдыхать можно, — решила Аленка. — Ложи бревна крестом и поджигай. Первую половину ночи ты спишь, вторую — я.

Кучи хвороста под бревнами загорелись быстро, весело. По совету Аленки я улегся на охапке сушняка и сам не заметил, когда уснул. Разбудила она меня далеко за полночь. Я протер глаза и посмотрел на небо. Темный, редкозвездный полог над головой стал ниже и тяжелей.

— Смотри не усни! — сворачиваясь комочком, дала наказ Аленка. — Как только начнут вырисовываться сопки — побьем.

Я подбросил в костер сушняка и, немного размявшись, закурил. Густая зябкая тишина давила со всех сторон. Эту тишину порой нарушал ветерок, и тогда все вокруг оживало: шуршала прошлогодняя листва, бойче звенела Говоруха, в темных вершинах сосен раздавались протяжные стоны. Когда ветерок затихал, тишина снова заступала в дозор, и только где-то в глубине тайги не умирал монотонный звук: тум-тум-тум…

Коротать одному таежную ночь не пришлось. Холодная липкая темень вскоре проглотила звезды и так низко опустилась над костром, что мне показалось: мокрые тучи прилегли рядом с нами обсушиться и подремать до рассвета. Я, подбросив в огонь сушняка, насторожился: с левой стороны послышался шум. Он с каждой секундой приближался, становился все громче. Не успел я разгадать, что это такое, шквал ливня обрушился на поляну.

Жаркий костер, шипя, тут же погас. Аленка прижалась к моему плечу и радостно прокричала:

— Хо-ро-шо-о-о!..

Промокший до костей, я проклинал все на свете. Аленка, наоборот, плотнее прижимаясь ко мне, ликовала:

— Теперь мы в Брусничный доберемся со скоростью звука! Честное комсомольское, на космической!..

Глава третья

Хмурая тайга медленно отступила на старые рубежи. В мутной завесе дождя прояснилась редкозубая цепочка сопок. Аленка занялась согревающей гимнастикой. Я тоже не усидел на одном месте и козлом запрыгал вокруг черных головешек погасшего костра.

— Быстрее! Быстрее! — шевелила Аленка. — Сушиться будем после.

Мои брезентовые брюки и холодная куртка вскоре потеплели, в сапогах перестала чавкать вода. Аленка, разрумянившись после физзарядки, бодро покрикивала:

— Выше темп! Кровь разогреет лучше огня!

Сильный ливень наконец-то кончился. Его унес куда-то на крыльях ветер, и над умытой тайгой медленно поднялось большое солнце. Нам с горем пополам снова удалось развести костер. Я удобно устроился на колоде, но капитально обсушиться не пришлось. Аленка сбегала на разбушевавшуюся после ливня Говоруху и, вернувшись обратно, заторопила:

— Пока не спала вода, надо мастерить плот.

— Плот?

— Подкатывай бревна к берегу. Время упустим — еще больше горюшка хлебнем.

Затея с плотом мне показалась несбыточной. Аленка, измерив меня осуждающим взглядом, повторила:

— Прохлаждаться на базе будем.

Я хотел признаться Аленке, что в вязке плотов разбираюсь, как филин в китайских иероглифах, но ущемленное самолюбие и боязнь окончательно потерять славу «сильного пола» мне помешали расписаться в беспомощности, и я голосом закоренелого таежника спросил:

— А чем будем вязать плот?

Аленка на вопрос ответила улыбкой и скрылась в тайге. Я, подкатив десятка полтора бревен к берегу, хотел направиться передохнуть к манящему теплом костру. Аленка с охапкой прутьев, чем-то напоминающих виноградную лозу, вынырнула из густых зарослей и, не скрывая раздражения, начала меня упрекать:

— Сухих!.. Сухих сосен не мог подобрать! Давай-ка вон ту! Эту!.. Они легче, крепче и на плаву надежно держатся! Нам тут, дорогой, засиживаться некогда!

Я старался изо всех сил: отмеченные бревна вываживал рычагом на покаты, переваливал их на слеги, проложенные Аленкой на песке, и, чувствуя, как рубашка прилипает к мокрой спине, одно за другим подкатывал к указанному месту.

Аленка обушком выстукивала каждую сосну и, по-мужски поплевав в ладони, острым топором начала выбирать глубокие пазы в бревнах. Сильные удары врезающегося в дерево топора татахтающим эхом раскатывались по Говорухе. Белая слоистая щепа с едва уловимым свистом вылетала из-под острого лезвия и мягко шлепалась в желтую, как гороховый суп, воду. Я не успевал подкатить очередное бревно — Аленка готовую к вязке лесину рычагом отталкивала в сторону и с какой-то ухарской разудалостью, шире расставляя ноги, новый паз начинала выбирать по-лесорубски: точными ударами топора из-за плеча.

Работа с огоньком заставила меня сбросить куртку, мокрую рубаху… Утренняя свежесть приятно холодила разгоряченное тело. Я, смахивая ладонью пот со лба, быстрее подкатывал бревна. Аленка тоже сняла куртку, туже стянула косынкой льняные волосы, шутливо показала кончик языка, и острый топор веселее запел в ее сильных руках.