Алексей заводчик - [9]

Думал, думал, -- ничего не придумал, а тут еще одна неприятность вышла. Надумали наши мужики кусок земли дубровскому кабатчику сдать. Земля-то хорошая была, луговина невытрепанная, десятин 18, -- он и наточил на нее зубы, подпоил кое-каких горланов и закинул крючок. Давал он по 2 рубля за десятину на девять лет, цена дешевая, только одно и лестно -- за половину срока деньги вперед отдавал; а все-таки не всем хотелось отдавать землю, и я тоже против был, потому знал, что подпоенный народ на то клонит. Потом я слышал, когда у Ивана Иваныча жил, как он говорил, что цельная земля для нашего места только дорогого и стоит, -- потому с нее можно и хорошие урожаи получить, и мягкой земле за это время передышку дать. Ну и я кричу на сходу: -- Не нужно землю сдавать. -- Эти горланы-то как услыхали да как напустятся на меня: -- Какую ты имеешь праву голос подавать? Ты, говорят, не наш, и знать мы тебя не хотим. Староста, гони его со схода! -- Пришлось мне замолчать. И как понял я, что это за дело мое, и еще пуще разобрала меня тоска, думаю: "Никуда я не гожусь, ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди".

Подошла зимняя Микола; с утра опять сходка собралась, стали сговариваться опять лесу, как летось, деревней у Ивана Иваныча покупать. Прихожу я к своей Авдотье. -- Что ж, говорю, баба, возьмем лесу полоску? Зимой-то делать нечего, перевозим, а весной перепилим, крупные-то в город на рынок свезем, а сучками сами протопимся -- все польза будет. -- Она мне на это ни слова. "Ну, ни слова -- ни слова, думаю, -- шут с тобой, надоело мне тебе кланяться-то; ты от меня рыло воротишь, и я тобой не обязан очень", -- плюнул да и пошел вон из избы.

После обеда, гляжу, это, теща приезжает. Сперва-то я подумал, не помирит ли она нас, а как вошла она в избу-то, поглядел я на нее -- ну, вижу, не тем пахнет: жена на меня волком глядит, а теща -- совсем медведем.

Попили чайку, это; пообогрелась теща; я наготовил корму скотине к вечеру; вхожу в избу, а они сидят, это, под середним окном и разговаривают. Скинул шапку, это, я, сел под конец стола, сижу, молчу. Поглядела на меня теща и говорит:

– - Что ж, милый человек, коли хозяйствовать нужно, так путем; ежели в поле работать Бог дару не дал, надо на стороне где промышлять: другие мужики в Москву на зиму-то ходят.

– - Я, говорю, в Москву не пойду.

– - Отчего не пойдешь, что ж тебе запрет положен?

– - От белых грибов, говорю, не пойду. Я, говорю, затем в дом вышел, чтобы крестьянином быть, в деревне жить. А если бы мне по Москвам-то шляться, мне незачем было б и в дом выходить.

– - В доме жить без помоги на стороне -- трудно справиться: надо приработать на стороне.

– - И я говорю, что надо. Вот говорил ей, что нужно дров полоску взять, а она и ухом не пошевелила, разве так можно? Что я, говорю, хуже вас, что ли? Дешевле стою? Если я работать в поле, как люди, не могу, так я не научился еще; вот погодите, выучусь, так и вас за пояс заткну.

Схватил я шапку, хлопнул дверью, да вон из избы. Пошел я в Дубровку, в кабак, заказал водки, выпил, посидел, поглядел на народ, обошлось мое сердце, воротился я опять домой.

Вхожу я в избу, гляжу: а у них опять самовар на столе, селедки, баранки, и гость у них сидит, Фильчак этот. Так меня и взорвало: этот зачем, думаю, какое ему дело тут?

Подошел я к столу, "чай да сахар", говорю.

– - Просим милости, -- говорят мне, а сами, это, словно не свои стали и на меня не глядят, и друг дружке в глаза взглянуть не могут.

Оборотился, это, я к Фильчаку и говорю:

– - А ты, Филипп Степаныч, в родню, что ли, к нам затесался или еще как, что пришел к нам?

– - Я, -- говорит Фильчак, -- компанию разделить пришел от нечего делать.

А теща, это, забегает:

– - А мы его, говорит, позвали посоветоваться, как нам быть: дело-то у нас неладное, хозяйство-то у нас не как следует идет.

– - Плохому хозяйству, говорю, я причина, ко мне нужно и на совет ходить, а не к вам; меня учить надо, что делать, а не вас… А это, говорю, тут шмоны затеваются; я, говорю, этого не допущу, не хочу страмить свою голову. Эй, ты, говорю, хороший человек, убирайся-ка вон, не дожидаясь худого слова! А то мне придется тебе дверь показать!

Засуетился, это, Фильчак, бесом стал извиваться. "Я, мол, да ничего, мол", а я и слушать его не стал. Выпроводил, это, я его, подошел к теще. -- А ты, говорю, ведьма старая, до седых волос дожила, а совести не нажила; если ты будешь к нам ездить да бабу с ума-разума сбивать, я и на порог тебя не пущу! -- Заревели мои бабы, теща домой стала собираться; я говорю: -- С Богом! Хорошо бы было, если б ты и совсем к нам не приезжала! -- Проводила домой тещу, входит в избу Авдотья. -- Я, говорит, с тобой ночевать не останусь, ты меня убьешь тут. -- Что ж, говорю я, дрался я с тобой когда? -- А эва, говорит, ты сегодня какую прыть оказал, на тебя и глядеть-то страшно. -- А коли страшно -- уходи, не держу. -- Стала она, это, мальчонка справлять, -- одевает, обувает его, я ей ни слова. Поворочалась, поворочалась, однако никуда не пошла, раздела опять мальчишку, сама разделась, постелила на суденке постель и легла спать.