Алексей Толстой - [82]

— Понимаете, какая дурацкая исторiя вышла: я все им изложил честь честью, и сколько десятин, и сколько пахотной земли и всяких угодiй, как вдруг спрашивают: а где же находится это именiе? Я было заметался, как сукин сын, не зная, как соврать, да к счастью вспомнил комедiю «Каширская старина» и быстро говорю: в Каширском уезде, при деревне Порточки… И, слава Богу, продал!»

Все это очень сомнительно и сильно напоминает историю про фамильные портреты, купленные на барахолке, или про шубу с Хитрова рынка. Скорее всего, никаких имений Толстой не продавал, зато с восхищением рассказывал позднее Чуковскому об известном русском издателе Руманове, осуществившем подобную акцию:

«Вы знаете, кто стоял во главе монархистов: Руманов! Да, да! Он больше миллиона франков истребил в Париже в год. Продал два астральных русских парохода какой-то республике. «Астральных» потому, что их нигде не существовало. Они были миф, аллегория, но Руманов знал на них каждый винтик и так описывал покупателям, что те поверили…»^{346}

В такой ситуации, когда одни мемуары противоречат другим, больше доверия вызывают письма. Тексты их приводит и Бунин в защиту своей версии если не о безбедном, то очень сносном житье Толстого, причем еще в 1919 году. Так, осенью 1919 года Толстой писал ему:

«Все это время работаю над романом, листов в 18–20. Написано — одна треть. Кроме того, подрабатываю на стороне и честно и похабно — сценарий… Франция — удивительная прекрасная страна, с устоями, с доброй стариной, обжитой дом… Большевиков здесь быть не может, что бы ни говорили…»^{347}

Из этого письма, которое Бунин цитирует, к сожалению, фрагментарно, следуют по крайней мере две вещи: Толстой занимался литературным трудом (а не работал, например, водителем такси или официантом) и у него был дом, то есть тот минимум, который необходим человеку.

Наконец, небезынтересно датированное 1920 годом письмо писателя И. Ф. Наживина Бунину, полное злости по отношению к незаслуженно удачно устроившемуся Толстому:

«За что награждают так Толстого? Что он имеет возможность блаженствовать «под Бордо», а ты ночи не спишь от тревоги за детей? За то, что в угоду галерке он оплевал, смрадно и ернически, свое сословие?»^{348}

Среди более благожелательно настроенных к Толстому персонажей был профессор Александр Семенович Ященко, с которым наш герой был довольно близко знаком с 1911 года. Роман Гуль позднее писал в своих мемуарах: «С Ященко они были старые, неразрывные друзья. Толстой называл Ященко Сандро, а Ященко его — Алешка или Алексей. Душевно, натурно они были очень схожи, оба циники, оба «жильцы»^{349}. Ященко был участником того самого печального маскарада, на котором некий злоумышленник отрезал обезьяний хвост, а впоследствии входил в состав третейского суда, он же писал рецензии на первые книги Толстого, вместе с ним Толстой ездил во Францию в 1911 году, наконец, именно Ященко стал крестным отцом Софьи Исааковны Дымшиц, когда та вынужденно переходила на шесть лет в православие, и Ященко же спас репутацию Толстого, отговорив его от публикации и продолжения романа «Егор Абозов».

В 1917 году они оба участвовали в работе журнала «Народоправство», после чего расстались: Александр Семенович уехал работать в Пермь, а Алексей Николаевич отправился на Украину. В 1919 году Ященко получил командировку в Берлин и стал одним из первых советских невозвращенцев.

Именно с ним переписывался Толстой осенью 1919 года, обсуждая состав своих книг, готовящихся к изданию на немецком языке. Ему он сообщал о намерении начать выпуск первого русского толстого литературного журнала послереволюционной эмиграции, который назывался «Грядущая Россия» и редактировался вместе с Алдановым, Чайковским и Анри.

Но, пожалуй, самое интересное свидетельство о бытовой стороне жизни Толстых во Франции оставила Наталья Васильевна Крандиевская: «Мы живем в меблированной квартире, модной и дорогой, с золотыми стульями в стиле «Каторз шешнадцатый», с бобриками и зеркалами, но без письменных столов. Все удобства для «постельного содержания» и для еды, но не для работы. Говорят, таков стиль всех французских квартир, а так как мы одну половину дня проводим все же вне постели, то и не знаем, где нам придется приткнуться с работой; Алеше кое-где примостили закусочный стол, я занимаюсь на ночном, мраморном, Федя готовит уроки на обеденном.

Обходятся нам все эти удобства недешево, 1500 фр. в месяц! С нового года я начала искать квартиру подешевле и поудобнее, ибо эта (которую нам нашел дядя Сережа) даже ему становится не по карману»^{350}.

О Сергее Аполлоновиче Скирмунте, который очень помогал Толстым на первых порах, упоминал и Бунин: «…приехав в Париж, встретил там старого московского друга Крандиевских, состоятельного человека, и при его помощи не только жил первое время, но даже и оделся и обулся с порядочным запасом.

— Я не дурак, — говорил он мне, смеясь, — тотчас накупил себе белья, ботинок, у меня их целых шесть пар и все лучшей марки и на великолепных колодках, заказал три пиджачных костюма, смокинг, два пальто… Шляпы у меня тоже превосходные, на все сезоны…»