Алексей Толстой - [7]

В начале восьмидесятых графиня познакомилась в Самаре с молодым и, как тогда было принято говорить, прогрессивным помещиком Алексеем Аполлоновичем Бостромом (который вопреки версии Романа Гуля никогда не был и не мог быть в графском доме гувернером). По контрасту с графом Толстым он показался ей светом в окне. Востром оценил ум и сердце 27-летней женщины, и ему она отдала свою нерастраченную любовь. Как вспоминала позднее прислуга Толстых, «в доме говорили, что муж не любит стихи, а Востром любил их»^{15}. Для русской женщины, а тем более пишущей романы, этого оказалось достаточно.

Каким образом протекал роман графини и ее бедного неродовитого возлюбленного, где и сколь часто им удавалось встречаться, остается неизвестным, но в конце 1881 года Александра Леонтьевна бросила семью и ушла к любовнику, в прямом смысле этого слова променяв дворец на хижину. На беглянку ополчился целый свет, мать ее лежала при смерти, отец осуждал, а муж умолял вернуться. Граф Николай Александрович благородно винил во всем себя, проклинал свою испорченную страстную натуру, обещал исправиться и был готов принять бросившую его, опозорившую имя и титул женщину, и не просто принять, но даже издать ее автобиографический роман «Неугомонное сердце» объемом в 500 страниц и с эпиграфом из Некрасова: «Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у Бога самого».

Не исключено, что последнее обстоятельство стало решающим. Роман, повествующий о выборе между любовью и долгом (главная героиня княгиня Вера Михайловна Медведевская любит прогрессивного журналиста Исленева, но долг оказывается сильнее, и со своим мужем князем Прозоровым она уезжает работать учительницей в народной школе), был издан на деньги графа и изничтожен отделом критики журнала «Отечественные записки», а молодая писательница вернулась к мужу, но с тем условием, что жить как супруги они не будут. Граф увез ее в Петербург, подальше от Бострома, однако выполнить требование о раздельном проживании было выше его сил.

«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! — писал он ей. — Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя»^{16}.

«Я полюбила тебя, во-первых, и главное потому, что во мне была жажда истинной, цельной любви и я надеялась встретить ее в тебе, — отвечала она. — Не встречая в тебе ответа, а напротив, одно надругание над этим чувством, я ожесточилась и возмущенная гордость, заставив замолчать сердце, дала возможность разобрать шаткие основы любви.

Я поняла, что любила не потому, что человек подходил мне, а потому только, что мне хотелось любить. Я обратилась к жизни сознания, к жизни умственной…»^{17}

Последнее прямо касается ее возлюбленного, и о своем чувстве к нему Александра Леонтьевна, будучи женщиной совершенно прямой, писала мужу: «Вырвать его невозможно, заглушить его — так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце»^{18}.

Она обещала мужу «теплый угол в семье и… уважение и всегда дружеское участие и совет»^{19}, а за это дала слово, что откажется от встреч с Бостромом. Но ее наивные планы оказались вдребезги разбиты. Граф Николай Александрович повел себя совсем не так, как масон П. П. Тургенев, отпустивший молодую жену, и жизнь закрутила сюжет, за который возьмется не всякий романист.

13 февраля 1882 года Александра Леонтьевна признавалась Вострому: «Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Ясно я вижу намерения мужа — опять овладеть мной, опять сделать меня вполне своей женой»^{20}.

А самому графу писала:

«Вот ты приезжаешь в Петербург. Я — больная, слабая, тоскующая, почти без сил. Чуть ли не с первых дней у нас сцена (помнишь, когда я еще лежала после дифтерита), вместо деликатного молчания я встречаю намеки на будущее, намеки на вымогательство моей любви; вместо понимания и уважения моего чувства — стремление вырвать это чувство из сердца и заменить его другим. Потом все эти мелочи, просьба спать в одной комнате, надеть кольца, потом поцелуи при посторонних, явное желание, чтобы другие видели, что мы в супружеских отношениях… И во всем этом я подозревала одно — стремление овладеть мною, сделать из меня то же, что я была прежде.

Предоставляю тебе самому судить о том, что я пережила в этот ужасный месяц, о котором не могу вспоминать без содрогания…

И это, Коля, не тогда, когда ты был прежним, безнравственным человеком, а когда ты отрекся от своего прошлого, проклял его и решился идти по новому пути. В чем же новый путь отличается от старого? И там и тут ты был палачом и мучителем, но страшная разница в том, что прежде ты не понимал, не любил меня, а теперь говоришь, что любишь и понимаешь»