Алексей Толстой - [170]

То, что Толстой пытался задним числом переписать и переоценить собственную литературную историю и свалить все грехи на Мережковского, понятно. Но произошла эта переоценка далеко не сразу и уж тем более не одновременно с большевистским переворотом. И даже не была напрямую связана с политической эволюцией автора в 1922–1923 годах. В дневнике Пришвина 1924 года есть такая запись:

«Какой смешной Толстой: разобрав историю Петра В., сказал: «Нет, не буду о нем писать, он был дурной человек» (наверное, отдавая в то же время уважение как «спецу по государственным делам»)»^{622}.

Пользовавшийся репутацией циника Алексей Толстой неожиданно выступил тут как моралист и выразился о Петре примерно в том же духе, что и его дальний родственник Лев Николаевич, который, как известно, примерялся роман о царе написать, но передумал, в своем герое разочаровавшись. Толстой же за эту работу взялся и в феврале 1929 года сообщал Полонскому: «Дорогой Вячеслав Павлович, не писал Вам так давно, потому что готовился к серьезнейшей и крайне ответственной вещи, — повести о Петре Первом. Теперь я начал ее, хотя и с большим трудом… Мне передают, что Вы ужасно сердитесь на меня. Напрасно…»^{623}

А еще несколько дней спустя, желая задобрить главного редактора: «Дорогой Вячеслав Павлович, мне кажется, Вы будете довольны «Петром», — лучшего я не писал»^{624}.

Забегая вперед, скажем, что это не было преувеличением. «Петра Первого» приняли все. И в России, и в эмиграции. И в те времена, и в наши. По сей день наряду с «Детством Никиты» эта книга считается лучшим художественным произведением Алексея Толстого и лучшей книгой о Петре, при том что вообще в литературе XX века к эпохе Петра обращались многие и очень нехудые писатели: сначала Мережковский, потом одновременно с Толстым Пильняк, позднее Платонов, Тынянов, еще позднее в «Осударевой дороге» Пришвин.

Исторически можно соглашаться или не соглашаться с толстовской концепцией, а вернее с апологией Петра Великого; есть множество свидетельств патологического характера государя, существует аргументированное мнение о том, что Петр на самом деле разорил страну и нанес ей удар, от которого она не смогла оправиться, но художественно Толстой убедил всех, даже самых строгих и враждебно настроенных по отношению к нему критиков, за исключением разве что рапповцев.

Один из них, Н. Иезуитов, писал в журнале «На литературном посту»: «Историческая концепция Алексея Толстого груба, примитивна и реакционна. В итоге длительной работы Алексея Толстого над «эпохой» Петра I автор не пошел дальше буржуазной концепции русского исторического процесса, изложив только с большей тщательностью и в художественной форме то, что имелось в идеалистических трудах Ключевского»^{625}.

Однако к рапповцам в данном случае мало кто прислушивался, и главная победа Толстого была в том, что поверх любой критики он завоевал ума и сердца читателей.

«Роман «Петр I» имеет исключительный успех в России, — писала нью-йоркская газета «Новое русское слово». — Он расходится в десятках тысяч экземпляров, в столичных и провинциальных библиотеках на эту книгу выстраивается длинная очередь. Последнее обстоятельство вызывает теперь особую тревогу критиков, пытающихся дискредитировать роман в глазах советского читателя. Ал. Толстого раньше обвиняли в идеализации Петра как носителя идеи «торгово-промышленного капитала». В последнее время роман объявлен «сменовеховским произведением».

Не меньший успех был и за границей. Так, например, в библиотеке Гельсингфорсского Русского купеческого общества роман Толстого занимал первое место, опережая (в порядке популярности) Шолохова, Алданова, Шмелева, Крымова, Бунина, Сирина, Куприна, Зайцева, Катаева, Горького. А сколько было таких больших и маленьких библиотек по всему русскому зарубежью…

Вслед за читателями роман признали и писатели, и даже те, кто по разным причинам был настроен к Толстому враждебно. Так, если Фадееву первая часть «Петра» не понравилась, то позднее его мнение переменилось и он писал Ермилову: «За время путешествия прочел вторую книгу «Петра» и в свете ее перечитал первую. Вижу, что в оценке этого произведения — ошибся. Вещь — замечательная. Полнокровная, блестящая по языку. Петр и многие другие фигуры как отлитые — хороши мужики, хотя им не так-то много уделено внимания (это конечно недостаток) — читается с увлечением.

Я почувствовал просто уважение к старику, — он прямо в расцвете своего дарования. Даже зависть берет»^{626}.

Мнение Фадеева очень важно. Это писательская верхушка, начальство, и к тому же человек с очень острым чутьем. А что касается мужиков, которых Фадееву в романе было мало, то самым главным из них Толстой считал самого Петра. И. Сельвинскому он однажды сказал: «Петр — настоящий мужик. Ведь он был незаконным сыном патриарха Никона, а тот-то уж подлинный мужик. Да и воспитание у Петра мужицкое, не то что у деда и отца, не духовное <…> Вот и надо писать его гениальным русским мужиком-самоучкой. В сущности, тот же Левша! Тот блоху подковал, а этот Россию. — И он густо захохотал, как смеялся обычно, когда шутка или острота казалась ему удачной»