Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность - [3]
Кольцовы (отец, дед и прадед поэта) не принадлежали к этой купеческой аристократии, жившей главным образом в возвышенной, «богатой» части Воронежа. Они были мелкими торгашами-прасолами и шибаями[2] и жили испокон века на одной из нижних, грязных и «плебейских» улиц города (Гусиновке).
Кто желает получше познакомиться со значением слов «прасол» и «шибай», тот пусть прочтет скорбную поэму Никитина «Кулак». Поразительно реально, со скорбью о погибающих людях-братьях, со слезами, брызжущими из-под каждой строчки, описана в этой поэме гнусная, позорная и тяжелая жизнь кулака-шибая… В борьбе за существование, за жизнь впроголодь «шибай зубами, как зверь, готов рвать кусок хлеба у таких же обездоленных, как и он, бедняков – обманывает, обвешивает и клянется… Мы сами близко знаем эту жизнь и можем засвидетельствовать, что тяжелее и печальнее существования мелкого шибая или прасола (занятий, соединенных часто в одном лице) трудно себе что-нибудь представить… Шибаи– это парии торгового класса… „Кошкодер“, „дохлятник“ – вот названия, которыми чествуют их и мужики, и торговцы, имеющие счастье принадлежать к более высокому коммерческому рангу…
Едва ли ближайшие предки Кольцова много отличались от Лукича (героя поэмы «Кулак») характером своей деятельности.
Несомненно, и им приходилось ездить по деревням или на городских базарах скупать сало, шерсть, кошек, собак и прочее, – обвешивать, обмеривать и клясться из-за грошей. Впоследствии только это мелкое шибайно-прасольское дело перешло в более крупное: в покупку и выкорм гуртов скота. Эти занятия, продолжавшиеся из поколения в поколение, выработали известный тип, передававшийся по наследству, – тип упорного в стремлении к наживе, бойкого и хитрого торгаша, готового обмануть родного отца и поступающего по известным мошенническим заповедям: «не зевай», «на то щука в море, чтоб карась не дремал», «не обманешь – не продашь» и так далее. Насколько прочны черты этого типа при известной обстановке, показывает пример самого поэта: одаренный счастливыми способностями, с искрой божией в душе, он, однако, до конца жизни не мог избавиться от привычек, переданных ему по наследству и закрепленных воспитанием. И эта борьба со следами прошлого, этот разлад практики жизни со светлыми идеалами поэзии, жившими в сердце поэта, приносили ему те страдания, которые и превращали часто его скромную жизнь мещанина в грустную трагедию.
Но, во всяком случае, Василий Петрович ко времени рождения сына, незадолго перед тем выделившись из семьи своего отца, был уже человеком достаточным, о чем свидетельствует покупка им дома в лучшей части города, на Дворянской улице, где и увидел божий свет будущий автор «песен». Не раз, вероятно, приходилось отцу поэта, если встречалась надобность, подавать и гильдию, то есть бывать купцом; но это ничего не меняло: он оставался мещанином как по образу жизни и привычкам, так и по платью. В данном случае «мещанство» Кольцовых означало не недостаток средств, а низменность происхождения и положения по отношению к купеческой «аристократии» города.
Отец поэта едва знал грамоту: умел только читать и писать. Но он был человек с умом, с характером самостоятельным и не мягким. Вообще большой ум составлял как бы родовую принадлежность Кольцовых. Природные задатки вместе с суровым характером, не терпевшим противоречий, развились в Василии Петровиче от ранней самостоятельной жизни – так как он почти юношей выделился из семьи своих родителей, – а также и от постоянных удач в торговле. Мать поэта (урожденная Чеботарева) была неграмотна, но красива, – с добрым, мягким сердцем и недюжинным умом. Поэт до конца жизни сохранил теплое чувство к ней, и, может быть, те мягкость и гуманность, с которыми в своих песнях относился он к забитому меньшому брату, к его нуждам и радостям, составляют наследие, полученное от матери, так что и в этом случае при более тщательном расследовании, вероятно, выяснилась бы благотворность материнского влияния на поэта, как это вообще нередко было со многими талантливыми людьми. Но мягкими чертами только в известной степени сглаживалась та общая суровая сдержанность поэта, которая перешла к нему целиком от отца.
Кольцов являлся старшим, а впоследствии, когда его младший брат, Владимир, умер, единственным сыном Василия Петровича, у которого, кроме того, было несколько дочерей. Это обстоятельство заранее предрешало будущую судьбу поэта как прямого помощника отца, продолжателя его торговых дел и наследника. В этом же факте кроется и причина той нерешительности, которую впоследствии обнаружил поэт в вопросе о том, быть ли ему в Воронеже или уехать в Петербург, куда его звали приятели. Как единственный сын он считал, с одной стороны, своею обязанностью быть поддержкой семье, а с другой, – работал и для себя, будучи единственным наследником отцовского состояния. Как мы сказали выше, ко времени рождения Кольцова отец его был уже человеком достаточным, известным в Воронеже и пользовавшимся большим кредитом. В пору детства поэта Василий Петрович успел породниться с купеческой аристократией; этот факт уже прямо указывает на то, что период мелкого прасольства для него окончился; он выдал свою старшую дочь за Башкирцева, одного из тех родовитых и богатых купцов, ведшего обширную торговлю хлебом, о которых мы говорили. Дом Кольцовых стоял на лучшей городской улице, у них было даже немало своей крепостной прислуги. Читатель при этом известии удивится: каким образом мещанин, сам представитель низшего, податного сословия, мог владеть крепостными? Но это была пора, когда крепостными торговали как товаром: их продавали оптом, в розницу и отдавали «напрокат». Духовные, купцы, чиновники и мещане – все могли владеть крепостными, приобретая их на имя знакомых дворян или откупая у последних на известные сроки. Во всяком случае, из сказанного видно, что детство Кольцова, равно как впоследствии и вся жизнь, прошло в достатке, а не в лишениях и питании впроголодь, как это утверждают страстные панегиристы поэта, мало, однако, знакомые с фактами.
