Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность - [4]

У маленького Алеши была крепостная няня, ходившая, впрочем, и за другими детьми. Тому факту, что у Кольцова, как и у других наших прославившихся поэтов, была няня «из народа», в данном случае не следует придавать особенного, исключительного значения, какое он мог иметь в судьбе баричей-поэтов, знакомившихся с народною жизнью только урывками и оторванных от нее всею обстановкою и привычками. Конечно, рассказы няни, ее сказки и песни могли проникнуть в чуткую душу ребенка-Кольцова и могли найти там отклик. Может быть, в народные обороты, в простой, но чудесный язык его песен вошло что-нибудь из слышанного от няни в детстве, когда так глубоко западают в душу все впечатления; но все-таки для знакомства с народом у Кольцова оказались впоследствии более могущественные средства: он сам с головою окунулся в океан народной жизни; он проводил целые долгие месяцы в деревнях, слышал народную песню в широких привольных степях, слышал и заунывное причитанье пряхи под треск догорающей лучины, слушал не раз вой вьюги, застигнутый ею в дороге, и завывания голодных волков. Нужно сознаться, что не только у лиц, выступавших на литературное поприще до Кольцова, не было такого опыта и знания народной жизни, такой непосредственной близости к ней, но даже и у позднейших писателей, претендовавших на знание этой жизни, оно встречалось далеко не часто. И в этом заключается, конечно, одна из причин сильного воздействия поэзии Кольцова на читателей.

Жизнь ребенка-Кольцова ничем не отличалась от жизни детей мещанского круга; на воспитание его обращалось мало внимания, скорее никакого, присмотр был не особенно тщательный: ребенок пользовался свободою, бегал по улицам и, как это обыкновенно водится, простуживался, ушибался и проч. Товарищами детских игр мальчика были младшие сестры его и двоюродный брат. Замечательно, что Кольцов был мальчик хотя и способный, но не бойкий и не живой, а флегматичный, ушедший в себя. Таким он и остался на всю жизнь, хотя под этою спокойною и сдержанною внешностью нередко кипели страсти. Ничто в раннем детстве не указывало на то, что маленький Кольцов будет впоследствии таким прославленным поэтом, – да это открытие, если бы и было сделано, не доставило бы особенного удовольствия домашним.

Когда мальчику исполнилось девять лет, к нему для обучения грамоте пригласили семинариста. Кольцов скоро и недурно приготовился и поступил, минуя приходское, в уездное училище, но был оттуда взят отцом из второго класса, в котором проучился, перейдя из первого, только четыре месяца. На этом ученье Кольцова и окончилось: его знания были совершенно достаточны, по мнению отца, для той роли, к которой сын предназначался. Но, увы, эти знания были ничтожны в глазах любознательного поэта, что обнаружилось перед ним с полною ясностью только тогда, когда уже минувшее трудно было исправить… Впоследствии, несмотря на огромную и страстную жажду знания, жизнь, взявшая в тиски поэта, не дала уже возможности поправить прежних ошибок… Так и остался бедный Кольцов с теми небольшими сведениями, которые приобрел в плохо организованной школе того времени. И что печальнее всего, даже в той области, где так отличился поэт-прасол, в сфере слова, – и здесь недостаточное образование давало себя чувствовать: орфография Кольцова была ужасна, и его произведения совершенно были бы невозможны в печати без самых решительных поправок их в грамматическом отношении.

Вероятно, еще до школы в мальчике проснулись неясно те стремления, которые потом выразились в страстной жажде чтения. Как, под влиянием каких непосредственных причин в человеке вдруг просыпается могучее влечение к миру мыслей и грез, в область «прекрасного», – трудно бывает решить в каждом отдельном случае. Но чтоб это влечение под влиянием того или другого импульса проявилось, человеку необходимо родиться с искрой божией. Немало было в Воронеже детей, чье детство было обставлено во всех отношениях лучше детства Алеши Кольцова, но ни один из них не сделал того, что впоследствии сделал поэт. Едва научившись читать, мальчик страстно отдается книгам: его живое воображение увлекается фантастическими образами сказок, и над произведениями вроде «Бовы» и «Еруслана» он просиживает целые вечера, перечитывая их по нескольку раз; как ни плохи эти аляповатые сказки, но они открывают живому детскому уму такую необъятную область явлений, такую чудную страну вымыслов, что невольно приохочивают к чтению. И в этом, может быть, заключается немалая доля пользы, приносимой на первых порах подобными книжками, окупающая в значительной степени то «обманное» знакомство с фактами жизни, которое они дают. Кольцов настолько пристрастился к книгам, что тратил на них деньги, получаемые от отца на игрушки и лакомства.

В школе любознательность Кольцова получила новый толчок: он познакомился с симпатичным мальчиком, сыном купца Варгина, у которого была библиотека. Такие натуры, как Кольцов, на заре своей жизни открывают душу для самой беззаветной приязни и дружбы, и только впоследствии суровая действительность, разбив иллюзии и мечты детства, заставляет их быть осторожными и осмотрительными с людьми… Но пока мальчик Кольцов страстно отдавался чувству дружбы и вместе с приятелем широко пользовался книгами из его библиотеки. Он взахлеб теперь читал романы (Лафонтена, Дюкре-дю-Мениля и др.), а от попавшихся ему сказок «Тысячи и одной ночи» не мог оторваться. Последняя книга совершенно очаровала его фантастичностью и пленительностью своих образов: неуклюжие фигуры «Бовы» и «Еруслана» были уже забыты для новых любимцев. Будущая страсть к писательству сказывалась уже и теперь: Кольцов сам старался написать что-нибудь похожее на прочитанное – вещь, случающаяся со многими впечатлительными детьми… Но отец не за тем взял сына из школы, чтоб он «бил баклуши» над книгами: мальчик был нужен ему как помощник в торговых занятиях. И вот уже с ранней молодости вплетается в мир грез и дум Кольцова практическая действительность, та «проза жизни», к которой по преимуществу может быть отнесена деятельность его отца. Мальчик поступает «в науку»: его посылают с деловыми записками к купцам, с небольшими суммами денег за незначительными покупками, и, наконец, отец берет сына в степи, к гуртам скота.