Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница - [189]

— Честность не в этом, — возразил муж. — Честен только тот, кто заткнул глотку любым клеветникам, о котором никто не сможет сказать ничего плохого, не опозорив самого себя. Честность — это сила, которая заставляет даже тех, кто сам плох, считать тебя человеком среди людей. Я же не могу никому помешать заявить моим детям: «Ваш отец — негодяй».

— Пусть так, — согласилась старая. — Многое приходится делать из любви к людям, потому что поссориться с ними — большое несчастье. Но ничего не поделаешь. Такова жизнь. Если уж повздорил с людьми, то не наряжайся к празднику, а сиди дома за прялкой да тки себе чистую рубаху.

— Так бабы поступают!

— Мужик или баба — все равно, лишь бы голова была на плечах.

— Голова… Да!.. Немало накопил я в сердце желчи, считая, что у меня есть голова на плечах, да вот всю эту желчь в себя же и вылил.

— Слава богу за то, что ты ее вылил, — проговорила старуха.

И она была права. Гицэ действительно как бы преобразился. Несчастье сделало его более снисходительным, менее требовательным к окружающим. Когда-то он думал, что в жизни человека все зависит от него самого, теперь же он почувствовал, что все в жизни случайно, и удовлетворялся тем небольшим благополучием, какое выпало на его долю. Ему было приятно видеть, что Ана весела и довольна исходом дела, — ведь оно могло кончиться куда хуже.

Кроме того, когда находишься в беде, то всегда стараешься найти себе утешение. Мало-помалу Гицэ пришел к твердому решению, что он останется на Счастливой мельнице только до весны, а потом соберет свое добро, возьмет жену и детей и уедет подальше, туда, где его никто не знает, — в глубь Баната или даже в Румынию.

«Не может быть, — рассуждал он сам с собой, — чтобы со временем все не убедились в моей честности». Он старался забыть прошлое, пройти мимо него, внушал себе, что ничего не произошло, и мечтал о лучшем будущем, уже представляя его себе как наяву.

В тюрьме, где он просидел несколько дней, ему сотни раз приходила в голову мысль убить погубившего его человека, и он досадовал, что недостаточно силен, чтобы поступить так, как хотелось: сделать это с полным самообладанием, не убивать сразу, а медленно мучить и полуживым довести до виселицы. А теперь он спрашивал себя: «Зачем мне это? Все равно не поправишь того, что совершилось».

— А ну его, грешного… — сказал Гицэ, когда через некоторое время Ликэ Сэмэдэу снова появился в корчме.

Ана же радушно встретила человека, который так хорошо говорил на суде и своей рассудительностью спас ее мужа от опасности.

Поговорив с Гицэ около часа, Ликэ снял свой широкий кушак, набитый деньгами, и высыпал их на стол.

Охваченный неудержимой яростью, Гицэ сурово посмотрел ему в лицо.

— Чьи они? — спросил он, подчеркивая каждое слово. — Арендатора или барыни?

Он думал, что Ликэ вздрогнет при этих словах, но, к своему стыду, увидел, что тот лишь засмеялся ему в лицо и спокойно ответил:

— И те и другие. Как вор я взял у тебя деньги, как вор и возвращаю.

— А что, если кто-нибудь поймает меня с ними?

— Кто тебя поймает? Деньги всегда останутся деньгами, а ты — корчмарем, у тебя бывают разные люди, — что тебе дали, то ты и берешь.

— А что, если я тебя выдам?

— Этого я не боюсь, — ответил Ликэ.

Гицэ встал, выдвинул ящик стола и, положив в него деньги, снова запер.

— Вот теперь ты поступаешь как разумный человек, — проговорил Ликэ. — Какая бы польза тебе была, если бы ты сказал судье то, чего он и слышать от тебя не хотел. По моему суждению, ни одному человеку не прожить только своим умом, ни тебе, ни кому другому. А глупцы пусть себе отсиживаются в тюрьмах. Те дурни думали, что я доверюсь людям, которых еще не вполне прибрал к рукам, что они смогут повредить мне, если вместе с Рэуцем утащат штук сто свиней из моего стада. Ну, уж теперь-то они ничего не утащат!

Гицэ вздохнул. Этот человек поражал его своей проницательностью в злых делах, и корчмарь почувствовал облегчение, убедившись, что несправедливость законов является все-таки отражением сурового гнева господня.

— А что у тебя было с той женщиной? — спросил Гицэ.

— То же, что с тобой, — холодно ответил Ликэ. — Я поймал ее на том, что она оказалась падкой на золото и драгоценные камни, и дал ей их продать. Она могла это сделать, не вызывая подозрений, но женщина всегда останется женщиной, и она чуть не выдала меня: ей стало жалко продавать цепочку, которая, как видно, особенно пришлась ей по вкусу.

— И только поэтому ты загубил четыре души? — в ужасе спросил Гицэ. — Ты прямо дьявол, Ликэ, дьявол, а не человек!

— Ты это наконец почувствовал? — самодовольно спросил Сэмэдэу. — Тебе бы следовало это давно сделать и понять, что я очень боюсь строгости законов, и поэтому страх проясняет мой разум и освещает путь, по которому я иду. Лишь сумасшедший вроде тебя может грозить спровадить меня на виселицу; этим он только заставляет меня быть еще осторожнее. Понял ли ты наконец, что людям, которые со мной заодно, бояться нечего? А те, что хотят меня уничтожить, должны все время дрожать, потому что, будь они даже невиннее трехдневного младенца, я все равно сверну им шею. Вот ты, Гицэ, человек честный, а я сделал тебя виноватым, и что мне мешает пойти теперь дальше и спровадить тебя на ту самую виселицу, которой ты меня пугаешь?