Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - [72]

Огорчили английские профсоюзы: на съезде в Бирмингеме отвергли предложение американцев созвать международный съезд профессиональных союзов. «Не хотим, мол, немцев!»

Как близоруко! И как переметнулось настроение за время войны. Ведь вначале англичане всё же были менее шовинистичны. Больно, потому что видишь, как сильна власть шовинизма над человечеством.

Ещё не скоро проснётся пролетариат, ещё много работы социал-демократам! Но тем сильнее хочется броситься в работу. Утверждать, отстаивать принципы Третьего Интернационала.

В начале войны меня злили немцы — не народ, а власть имущие. Я ненавидела их самоуверенную наглость. А сейчас точно так же, нет, ещё сильнее, во мне всё протестует против политики Англии. Эта «военная диктатура», изобретённая Л. Джорджем[25], этот «кабинет» его — пощёчина английскому народу и его традициям.

В начале войны органическое раздражение вызывала во мне диктатура Гинденбурга[26], а сейчас я ненавижу, именно ненавижу этого самонадеянного, кровожадного Л. Джорджа с его лозунгом «Война до победного конца». О как я ненавижу войну! И как хочется что-то сделать, чтобы поднять народ!

Помню, в молодости такое же чувство гнева и омерзения возбуждала во мне сытая краснорожая фигура градоначальника фон Валя. А сейчас я не могу равнодушно смотреть на Л. Джорджа!..

Учительница из Патерсона связала меня с интересными женщинами. Познакомилась с мисс Хаке, заведующей экономическим отделом в нью-йоркской библиотеке. Деловая, умная женщина. Мне нравятся американские деловые женщины: очень простые, не казенно-бюрократически ведут дело и сами хорошо одеты и очень женственные.

Радовалась и внутренне гордилась за женщин.

Была на собрании «College Club». Идейная учительская публика. Говорила с ними о войне. Очень слушали и просили «литературу».

Спрашивали: кто из русских женщин положил начало какому-нибудь социальному начинанию? Что они «создали»? И мне трудно было на это ответить. Наши женщины идут по другому пути — вначале надо уничтожить буржуазно-помещичий строй.

В Америке действительно много женских имён, с которыми связано то или другое движение: Мэри Лион — первый женский колледж, М. Фостер положила начало борьбе за трезвость, Бичер-Стоу дала толчок — и какой! — борьбе за эмансипацию негров, Антони и Кади Стоутон положили начало борьбе за политическое равноправие женщин.

У нас другое, у нас герои-женщины — борцы за социалистические идеалы. Я рассказывала о них: о Бардиной, о Перовской, о Кларе Цеткин в Германии. Спрашивают: «А что они создали?» Американки понимают лишь всё конкретное.

Была в театре. Видела Назимову в антимилитаристской пьесе. Пережила яркую и сильную эмоцию. Давно не видела спектакля, который бы меня так захватил: был момент, когда зааплодировала невольно и зал подхватил. Сила пьесы в ярком, красивом женском образе, образе женщины, человека, борца. Эту не согнёшь, эту не сломаешь! Она — прежде всего человек, потом уже жена-любовница и мать.

И Назимова передала этот сильный образ яркими, может быть, «русскими» мазками. Это — Перовская, Гардина, Коноплянникова... Женщины-борцы...

Но разве не симптоматично, что зал аплодирует, когда женщина требует права решать о войне и о мире? И в этих аплодисментах случайной воскресной толпы я увидела больше значения, чем во всех резолюциях сознательных суфражисток. Значит, назрел вопрос. Корни женской эмансипации ушли глубоко в массы. Теперь не страшно за женщину! Её победа обеспечена. Дорогу новой женщине! И я пережила в театре минуту горячего ликования, большой захватывающей радости. Но неужели всё-таки судьба женщины мне так органически дорога? Неужели я в этом вопросе «националистка»? Меня это пугает.

Пожалуй, самое лучшее, что есть в Америке, — это библиотеки. Люблю библиотеку Патерсона, расположенную на местном «Бродвее». Люблю её светлые высокие залы, её особую тишину, шелест переворачиваемых листов. Читаю американскую беллетристику. Есть талантливые вещи. Много психологических чёрточек, указывающих на утончённость душевного склада автора, это, так сказать, «высшая ступень» духовности, какая сейчас достижима. Но до чего во всех этих романах повторно мещанство. Да, да, именно мещанство. Это типично классовые романы, всегда с точки зрения представителей буржуазии. Герои —лучшие типы, какие могут создаться в этом классе, но какие они беспомощные, как бессильны перед существующим злом!..

Их страдания пассивны, и дальше религии (искалеченной и приспособленной к современному веку, «рационализированной») или шаблонно благотворительного исхода они ничего не видят. Авторам хочется быть беспристрастными, объективными, выше социальной борьбы. Но это им не удаётся. Классовая точка зрения проникает так глубоко в их мировоззрение, что они с полной наивностью выдают за объективизм узкоклассовый подход к явлениям.

Зато не прочла, а проглотила письма и кусочки из дневника Маргариты Фуллер. Ещё одна «холодная женщина» первичной эпохи! Современница Ж. Санд. Письма от 1845—1846 годов. Но какая типичная, близкая, родная! Писательница, деятельница и человек. С эрудицией и тонкой художественной душой. И женщина, женщина до последней чёрточки!