Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - [18]

Через год у Шуры родился сын. В честь её отца мальчика назвали Михаилом. Они поселились в уютной квартирке на Таврической улице и стали жить на скромное жалованье Владимира. Шура всем говорила, что она страшно счастлива, но иногда ей казалось, что это счастье её как-то связывает. Замужнюю жизнь она представляла себе совершенно иначе. Она думала, что стоит ей избавиться от нежных забот и тирании матери, как жизнь пойдёт совершенно иначе. Хозяйство её совершенно не интересовало, за сыном могла хорошо ухаживать няня Анна Петровна. А вышло так, что у Шуры стало ещё больше зависимости, чем когда она жила у родителей. Она не могла больше писать повести и романы или просто читать. Только раскроет книгу Геркнера «Рабочий вопрос», тут Аннушка: «А бельё вы отдали в стирку? Небось не переписали?» или «Почему вы не пойдёте с Мишенькой погулять? Второй день он не был на воздухе!»

Заткнув уши, Шура убегала в свою комнату, запиралась на ключ и с ожесточением начинала делать заметки по поводу только что появившейся книги Плеханова «К вопросу о развитии монического взгляда на историю». Но тут вдруг Миша, набив на лбу шишку, начинал дико кричать. И Шура бросала свою работу и бежала на помощь ребёнку.

Хорошо хоть было кому пожаловаться. Зоя Шадурская после смерти своих родителей жила у Шуры и собиралась стать певицей. Шура завидовала ей: никакого хозяйства, никаких хлопот со счетами. Зоя постоянно уходила то на концерт, то слушать лекцию, то на консультацию с учителем пения. А Шура всё сидела дома и должна была учиться стать хорошей женой и матерью, как говорила Александра Александровна.

   — Иногда хочется всё бросить и бежать отсюда, — признавалась она Зое.

   — Я всегда говорила, что он тебе не пара, — отвечала Зоя. — Тебе надо развестись.

   — Ты не понимаешь. В том-то и горе, что я люблю Коллонтая, я его страшно люблю. Я никогда не буду счастлива без него.

Зоя пыталась убедить Владимира, что в Шуре пропадает талантливая писательница, что ей необходимо предоставить больше свободы, но он почему-то обижался:

   — Чем я ей мешаю?

Каждый раз после такого разговора Владимир расстраивался и, заглядывая Шуре в глаза, спрашивал: «Ты меня разлюбила?» Она, конечно, протестовала, но объяснить, чем она недовольна, не могла и не умела.

Кроме Зои Шадурской Шура дружила ещё с одной Зоей — своей троюродной сестрой Зоей Лотаревой. Шура очень любила Зою, у них было много общего. Но Зоя, выйдя замуж, сникла и опустилась, подладившись под круг ограниченных интересов мужа.

Моя сестра единственная Зоя

Имела мужа, чуждого духовно,

Поручика сапёрного в отставке,

В которого в семнадцать лет влюбилась

Неопытною девушкой, но после,

Я думаю, но я не утверждаю,

К избраннику немного охладела,

Поближе разглядев его никчёмность.

Но никогда не показала вида,

Что может быть несчастной, беззаветно

Всю отдала себя на счастье мужу,

Была высоконравственной при этом,

И никогда никто не мог услышать

От Зоечки ни жалобы, ни слова

Неудовольствия своею жизнью:

Она была весьма самолюбива

И гордо замкнута.

Так писал о Зое Лотаревой её родной брат Игорёк — в будущем знаменитый поэт Игорь Северянин. Но в те годы он был только тоненьким мальчиком с недетски печальными глазами. Игорёк был необыкновенно начитан, и Шуре теперь даже легче было находить с ним общий язык, чем с его сестрой.

В своих ядовитых эпиграммах Игорёк безжалостно высмеивал тупого поручика, и Шура, естественно, была единственной читательницей этих эпиграмм.

Шуру и Игоря многое сближало. Они оба любили Жюля Верна, Майн Рида и Фенимора Купера. Оба считали, что только Тургеневу и Гончарову удалось познать сущность русской женщины. Именно Игорёк открыл Шуре Ибсена.

— Варяг прав, — говорил он, — от жизни надо брать всё, что она даёт. Иначе это не жизнь. Взять хотя бы Зою! Ради чего она принесла себя в жертву? Ради этого самодовольного болвана? Разве можно назвать жизнью то, на что она себя обрекла?

   — Чем такая жизнь, лучше смерть, — уверенно произнесла Шура.

   — Причём я вижу, что она его уже не любит. Но что-то её держит возле этого остолопа. Что это, преданность? Порядочность?

   — Косность, Игорёк. Приверженность изжившим устоям брака.

   — Я никогда не женюсь. — Заложив руки за спину, Игорёк ходил взад и вперёд по комнате. — Брак требует незыблемости от человеческих чувств, но чувства остаются чувствами: они зыбки и недолговечны.

   — Чем тоньше человеческая натура, особенно если это натура женщины, тем богаче она чувствами и тем труднее требовать от неё постоянства этих чувств, — утверждала Шура.

   — А с другой стороны, я часто прихожу к мысли, — задумчиво сказал Игорь, — что чувства наши остаются постоянными. Меняется только объект любви. Да и любим-то мы не сам объект, а собственные ощущения. Мы любим наше состояние влюблённости. Вы согласны со мной, Шура?

   — Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Может быть, ты и прав, Игорёк. Но если это так, это ужасно. Это значит, что любви не существует. Во что же тогда верить?

   — В нас самих. Если наша любовь не может быть вечной, давайте станем вечными сами.

Шура запомнила этот разговор на всю жизнь. Уже будучи послом в Норвегии, она напишет Игорю в Эстонию, где он будет жить в эмиграции: «Мы с Вами, Игорь, очень-очень разные сейчас. Подход к истории у нас иной, противоположный, в мировоззрении нет созвучия. Но в восприятии жизни есть много общего. В Вашем отношении к любви, в этом стремлении жадно пить кубок жизни, я узнавала много своего, и неожиданно Вы — человек другого мира, стали мне совсем «не чужой»...